Памяти Ричарда Фейнмана – замечательного физика и удивительного человека

Виталий ГИНЗБУРГ, академик

«Ричард Фейнман лег в больницу две недели назад и связи с почечной недостаточностью, обусловленной раком. В прошлый четверг он принял ясно осознанное (clear headed) решение прекратить диализ и умереть. Он скончался этим утром». Такую телеграмму от профессора Калифорнийского технологического института («Калтеха»), известного специалиста по гравитации и теории относительности Кипа Торна получил его друг профессор МГУ В.Б. Брагинский. Так мы узнали о кончине (15 февраля 1988 года) замечательного физика и учителя физиков Ричарда Фейнмана.

Как ясно из пришедшего затем письма, Фейнман с присущей ему трезвостью мысли давно сознавал, что умирает, и «ушел из жизни с большим достоинством» («left life with great dignity»).

Я начал эту заметку с подобной информации потому, что она как-то контрастирует с недавно вышедшей статьей «Мистер Фейнман едет в Вашингтон». Разве скажешь, читая этот, быть может, последний продиктованный Фейнманом рассказ, что в нем действует человек, уже несколько лет больной раком и потерявший при первой операции одну почку. Но Фейнман и при проведении непривычного для него расследования, в данном случае причины гибели «Шаттла», верен себе – энергичен, трезв, оригинален и глубок. Да что говорить! Когда пытаешься охарактеризовать таких людей, как Фейнман, эпитетов не хватает. Это был человек исключительный; за всю свою уже довольно долгую жизнь людей такого калибра, которых знал лично, могу пересчитать по пальцам.

Настоящая заметка не некролог. Чтобы написать некролог, пусть и краткий, нужно иметь много сведений, которыми я не располагаю. Думаю, что помещенные у пас отрывки из недавно вышедшей автобиографической книги «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» и Нобелевская лекция, а также многочисленные переведенные книги Фейнмана достаточно характеризуют его как физика и педагога. Кстати сказать, особенно ценными и правильными (и очень актуальными для нас) представляются мне замечания Фейнмана, касающиеся сочетания преподавания и научной работы. Что же касается Фейнмана как многогранной и удивительной личности, то позволю себе усомниться в том, что его книга «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» дает об этом адекватное представление. Вполне возможно, что я ошибаюсь, но стремление эпатировать, какой-то сознательный или бессознательный учет вкусов широкой американской публики, на которую рассчитана эта книга, и, быть может, редакторская правка друга и коллеги Фейнмана Ральфа Лейтона (по сути дела, это более чем правка – Лейтон ведь писал текст «со слов Фейнмана») – все это могло сильно повлиять на изложение. Так или иначе, некоторые главки книги, посвященные не науке или преподаванию, а, можно сказать, частной или личной жизни Фейнмана, вызывают у меня некоторое удивление и даже чувство протеста. Разумеется, нет или почти нет запретных тем, но мне непонятно, зачем писать в такой книге и в таком стиле об отношениях с женщинами. Впрочем, подобные сомнения являются, вполне возможно, лишь плодом иной среды обитания, других вкусов. Во всяком случае, честно говоря, я рад, что эта книга Фейнмана у нас целиком еще не переведена.

Я позволил себе такое замечание, ибо исключительно высокого мнения о Фейнмане, и он мне был очень симпатичен и как человек. Оттого-то и боишься, что читатели «не так» поймут отдельные места его автобиографии, составят на ее основе неправильное представление. Несомненно, вскоре появится немало воспоминаний друзей Фейнмана, которые высветят то, о чем сам Фейнман не хотел писать, чем бравировал и т.д. Вот тогда и стоило бы издать полный перевод его автобиографической книги вместе с некоторыми дополнительными статьями. Повторяю, быть может, мое такое мнение ошибочно, но не вижу оснований его скрывать, поскольку оно продиктовано не ханжеством, а лишь самыми теплыми чувствами и уважением к памяти Ричарда Фейнмана.

Несколько сведений из его биографии. Он родился 11 мая 1918 года в маленьком городке близ Нью-Йорка. Его родители или только отец, а быть может, даже дед, – выходцы из России. Пишу так неопределенно, ибо в книге «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!» ничего, кажется, об этом нет, но я сам спросил Фейнмана, а ответ запомнил лишь, можно сказать, ориентировочно. Фейнман, 4 года, вплоть до 1939 года, учился в Массачусетском технологическом институте, потом работал в Принстонском университете и Лос-Аламосе (он участвовал в исследованиях по Манхэттенскому проекту), с 1946 года был профессором теоретической физики в Корнеллском университете, и, наконец, с 1951 года и до конца жизни – он профессор в Калтехе.

Самой известной стала работа Фейнмана, посвященная квантовой электродинамике, но ему принадлежит и ряд других очень значительных исследований. Из них я сам лучше знаю и ценю работы, касающиеся теории сверхтекучести. Останавливаться здесь на существе научных достижений Фейнмана нет, очевидно, никакой возможности. Между тем столь же очевидно, что главное, интересующее нас в жизни Фейнмана, – это именно его физика, подлинное его призвание и любовь. Надеюсь, на эту тему будет многое написано, но уже сейчас мы можем судить о Фейнмане – физике и учителе, о физике Фейнмана по его многочисленным книгам и статьям. Ограничусь здесь, помимо уже приведенных ссылок, упоминанием последней известной мне работы Фейнмана, написанной в 1984 году и посвященной квантовомеханической теории вычислительных машин.

Как было уже сказано, я не пишу некролог, и у меня самого даже не возникло мысли как-то публично откликнуться на смерть Фейнмана. Но когда сотрудница редакции журнала «Природа» предложила мне написать нечто вроде предисловия к статье «Мистер Фейнман едет в Вашингтон», я понял, что вправе и даже должен написать. Дело в том, что Фейнман никогда не был в СССР, да и вообще в последние годы или даже десятилетия нечасто появлялся на конференциях. В итоге у нас его мало кто знает лично. Я же встречался с ним. Это, во-первых, а во-вторых, выражаясь языком, не принятым в научной среде, Ричард Фейнман – один из моих немногочисленных героев.

В 1962 году в Польше состоялась организованная известным польским физиком и писателем Леопольдом Инфельдом и его коллегами международная конференция по теории гравитации. На ней я и познакомился с Фейнманом. Он сделал, в своей артистической манере, доклад о квантовой теории гравитации, а также участвовал в каком-то импровизированном спектакле в конце конференции. Но, как я сейчас ясно понимаю, Фейнман поехал в Польшу в первую очередь из интереса к этой стране, к ее недавнему прошлому. После конференции состоялась заранее предусмотренная экскурсия, целое путешествие. Побывали мы и в Ченстохове, где я с удивлением наблюдал, как некоторые участники конференции по гравитации преклонили колена, когда золотой щит медленно закрывал знаменитую ченстоховскую икону Божьей матери. Потом состоялось посещение Освенцима и Треблинки, и здесь я увидел, что Фейнман готовился к этому. Он знал подробности, рассказывал о печах, о «порядках» в лагере смерти. Из разговоров с Фейнманом ясно было, как много он знает об истории, политике, о жизни людей. Интерес его был живой, активный. Насколько широк был диапазон этих интересов, видно из того, что еще недавно Фейнман хотел посетить Туву (Тувинскую автономную область), почему-то он заинтересовался этой далекой окраиной нашей страны. Но несколько лет назад организовать посещение Тувы американским физикам было немногим легче, чем полететь на Луну, и, к сожалению, Фейнман так и не побывал в Туве и, вообще, в СССР.

Второй короткий период, когда я общался с Фейнманом, относится к 1967 году, к моему пребыванию в Калтехе. Был я у Фейнмана дома, вместе с ним и другими ездил в «Диснейленд». Остановлюсь здесь несколько подробнее лишь на двух эпизодах. В Калтехе имеется дом для гостей «Atheneum», при нем есть ресторан (у нас бы его назвали столовой). И вот в этом ресторане должен был состояться ленч, на который пригласили Фейнмана и меня. Но приходить на такой ленч полагается (или полагалось тогда, ведь это было 21 год назад) в галстуке. А Фейнман ходил без галстука. Такая возможность предусмотрена, и в гардеробной ресторана имеются галстуки, которые можно использовать. Возможно, Фейнман вообще не хотел идти на этот ленч, но, чтобы не обидеть меня, все же пошел, нацепив какой-то галстук из гардеробной. Потом, однако, он резким движением снял галстук и сидел за столом без него. А тут к нам подошел то ли служащий дома для гостей, то ли какой-то «дежурный член правления». И Фейнман буквально подскочил со словами: «Вы хотите меня вывести?» Как я понял, он именно хотел, чтобы его «вывели» за отсутствие галстука. Но подошедший знал Фейнмана и, конечно, ни словом не упрекнул его за «неподобающий» вид. Фейнман был явно разочарован.

Теперь об эпизоде, уже не столь, пожалуй, мелком. Один из докладов, которые я делал в Калтехе, был посвящен происхождению космических лучей. Аудитория была широкая, было много народа. По этой последней причине я рассказывал и о вещах, хорошо известных специалистам. Главное же, в астрофизике космических лучей (происхождение космических лучей, в собственном смысле слова, относится к этой области) существуют «вечные вопросы», годами остающиеся недостаточно ясными. К их числу принадлежит проблема так называемого радиогало. К тому времени уже лет десять шли споры: существует радиогало у Галактики или нет. Поэтому я повторил известные аргументы в пользу существования гало. И здесь Фейнман как-то нетерпеливо и, быть может, даже с раздражением заметил: все это мы знаем, скажите что-нибудь новое. Не помню, что я ответил. Наверное, пояснил ситуацию. И действительно, прогресс в области изучения радиогало был достигнут лишь десять лет спустя (в 1977 году), после обнаружения радиогало у видных «с ребра» галактик NGC 4631 и NGC 891. Почему я рассказываю об этом эпизоде? Он поясняет, как мне кажется, почему некоторые побаивались и недолюбливали Фейнмана (такое у меня сложилось впечатление). Фейнман не считался со многими условностями и даже правилами вежливости. Вот в описанном случае – иностранец на своем плохом английском языке выступает перед широкой аудиторией, ему и так трудно, а его перебивают требованием «скажите что-либо новое». Я-то совсем не обиделся, ибо привык к такой манере из общения с Л.Д. Ландау и, главное, не страдаю болезненным самолюбием (таково, во всяком случае, мое мнение). А другой мог бы обидеться и затаить недоброжелательство к Фейнману. Кстати, он ведь был, по существу, совершенно прав – почувствовал, что в вопросе о гало царит какой-то застой. А мне его реакция тоже помогла: после этого вплоть до 1977 года я старался не говорить о гало, поскольку не мог сообщить ничего нового.

Итак, Фейнман любил «задираться». Проявлялось это и в презрительно-ироническом употреблении титула «профессор». Меня он все именовал и именовал «профессором», видимо, сталкивался со многими надутыми «профессорами», очень ценившими это звание. Но, увидев, что здесь я совершенно неуязвим, оставил «профессора» в покое. Хорошо еще, что он, кажется, не называл меня «академиком».

Хочу сделать здесь небольшое отступление. В иностранной литературе и, скажем, в повестках дня конференций довольно часто в применении к советским академикам фигурирует титул «academician». Мне это представляется совершенно неуместным и просто плодом недоразумения. Ведь члены иностранных академий именуются профессорами или докторами, а слово «академик» просто не применяется. Таким образом, и советских академиков нужно за рубежом именовать «на заграничный манер», то есть профессорами. Я совершенно ясно понял это уже очень давно, когда увидел в списке участников какого-то конгресса (кажется, Сольвеевского) такое перечисление: Prof. N. Bohr, Prof. P. A.M. Dirac, Academician X., ... После этого я никогда не употребляю за границей слова «academician» (впрочем, не употреблял и ранее) и, заведя на западный манер визитную карточку, написал, конечно, Professor V.L. Ginzburg. Кстати сказать, «профессора» и «доктора» тоже все больше исчезают из литературы, благодарят просто X. Y. Z., а не профессора или доктора X. Y. Z. Именно к этому, по сути дела, всегда и призывал Фейнман, демонстративно и с явной издевкой называя тех или иных людей профессорами.

Выше я уже упомянул о Л.Д. Ландау. Его у нас знали многие, а его популярность, пожалуй, только растет со временем. Скоро выйдет в свет книга воспоминаний о Л.Д. Ландау, и многие его черты станут известны и представителям молодого поколения. Так вот, никого я не могу поставить с Фейнманом ближе и сопоставить с Фейнманом лучше, чем Л.Д. Ландау. Это тот же тип таланта и, пожалуй, тот же тип человека. Конечно, различия тоже очень велики, сказались и совершенно различные воспитание и среда. Но при всем при том я только поражаюсь их близости прямо генетической. Относится это и к физике, и к манере держаться, и кое к чему другому. Но настоящая заметка и так уже, неожиданно для меня самого, превратилась в целую статью. Поэтому тему «Ландау и Фейнман» отложу на будущее. Одно лишь, пожалуй, стоит отметить уже сейчас. Ландау не был знаком с Фейнманом лично, но это, конечно, не мешало ему очень высоко оценивать Фейнмана как физика. Более того, в разговоре со мной (и, кажется, не один раз) он называл Фейнмана физиком первого класса. А это значит, что он ставил Фейнмана в один ряд с Бором, Дираком, Шредингером, Гейзенбергом и немногими другими физиками нашего века. По классификации Ландау, лишь Эйнштейн в нашем столетии обладал еще более высоким («половинным») классом. Себя же самого Ландау ставил ниже (по разным сведениям, он считал, что принадлежал ко второму или к полуторному классам). Несколько подробнее читатели об этой классификации смогут узнать из упомянутой книги воспоминаний о Ландау. О такой оценке Ландау я Фейнману сказал, и он несколько смутился и, кажется, отрицал, что он «выше по классу». Кстати, сказать, к концу своей научной жизни Ландау все меньше занимался классификацией и, видимо, даже сам относился к ней иронически. Я отнюдь не склонен быть «большим роялистом, чем сам король», и не придаю таким классификациям особого значения. Думаю, что Фейнман и Ландау – люди одного масштаба, оба сделали в физике и для преподавания физики так много, что и перечислить, а тем более объяснить нелегко. Такие люди, такие таланты (речь идет не только о, так сказать, силе таланта, но и об его типе и формах) крайне редки, это буквально гигантские флуктуации. Среди представителей более молодого поколения физиков я что-то назвать подобных людей не могу. В чем здесь дело – в моем собственном непонимании, связано это с флуктуациями (ведь чем они больше, тем реже встречаются) или обусловлено другим стилем и характером работы в физике в настоящее время, сказать не берусь.

Замечательный физик Ричард Фейнман ушел от нас. Но память о таких людях остается в веках.

Ранее опубликовано:

Наука и жизнь. 1988. №7.

См. также:

1. Ричард Фейнман (биография нобелевского лауреата). НиТ, 1999.
2. Фейнман Р. «Вы, конечно, шутите, мистер Фейнман!». НиТ, 2003.

Дата публикации:

3 июня 2003 года