Как мы видим то, что видим

Глава третья. Этот правый, левый мозг...

Нам кажется, что картина мира, открывающаяся перед глазами, целостна, непрерывна. А на самом деле картинок две: то, что проецируется на правую половину сетчатки глаза, попадает в левое полушарие, а то, что приходится на левую половину сетчатки, – в правое полушарие. Медики и физиологи называют это реципрокностью, перекрестностью.

Только благодаря связям между полушариями мозга обе полукартины сливаются воедино.

Перекрестно передается звук в половинки мозга слуховым аппаратом. Крест-накрест идет управление мышцами тела и воспринимаются тактильные ощущения. Какая удивительная симметрия! – невольно хочется воскликнуть.

Но и асимметрии в нашем мозге и теле ничуть не меньше (помимо сердца, желудка и прочих органов).

В одной из французских клиник в середине XIX в. скончались двое больных, страдавших расстройством речи. Знаменитый французский антрополог и анатом Поль Брока провел вскрытие трупов и обнаружил, что у обоих пациентов было одно и то же поражение левого полушария: кровоизлияние в заднелобную область. Случайность? Оказывается, нет.

После нескольких лет наблюдений Брока опубликовал статью в шестом томе «Бюллетеня антропологического общества» за 1865 г., в которой заявил: «Мы говорим левым полушарием». Это было сенсацией!

Рис. 14. Функции распределены между полушариями и равномерно, и не очень...

Еще десять лет спустя его соотечественник Клодт Вернике заметил, что при кровоизлияниях в височную область того же полушария больной перестает понимать речь, хотя и может говорить: она превращается для него в бессмысленный шум. «Говорящее» полушарие из уважения к столь важному делу, как речь, назвали доминантным, господствующим, а «безмолвное» – субдоминантным, подчиненным. (Немалую роль, должно быть, сыграла в этом традиция, которая связывала способность мыслить с одним умением говорить. «До сих пор еще можно встретить утверждения о том, что язык является единственным средством мышления», – читаем мы в книге по психологической лингвистике.) Терминология способствовала тому, что наибольшее внимание исследователи уделяли доминантному полушарию, и только в самые последние годы выяснили: и субдоминантное достойно самого пристального изучения.

Строгости ради надо сказать, что не каждый человек «говорит левым полушарием». Даже если он правша, это будет лишь в девяноста пяти случаях из ста, а у оставшихся пяти доминантным окажется правое. У левшей (казалось бы, они все до единого должны использовать в качестве речевой правую половинку мозга) соотношение тоже не абсолютно: шестьдесят пять из ста подчиняются правилу «доминантное полушарие противоположно ведущей руке», остальные же, хотя и пишут левой рукой, говорят все же «обычным», левым полушарием.

Почему один ребенок вырастает праворуким, а другой леворуким, непонятно, достоверных сведений нет, ясно только, что связано это с изменениями (не нарушениями, нет!) в генетическом коде, который управляет развитием организма. По мнению доктора медицинских наук Анатолия Павловича Чуприкова, заведующего кафедрой психиатрии в Ворошиловградском медицинском институте, известную роль может сыграть чрезмерное волнение женщины во время беременности, простудные заболевания, отравление недоброкачественной пищей.

Леворукость нельзя считать болезнью или психическим отклонением, однако в СССР некоторые родители и, что еще печальнее, учителя пытались переучивать таких детей: обязаны, мол, быть «как все». А что получалось? «Моя дочь хорошо развивалась как раз до того момента, пока ее не начали переучивать. Она стала нервной, впечатлительной, пассивной, застенчивой, много сил и слез стоило ей научиться писать правой рукой», – пишет мать в редакцию газеты. «Учителя настоятельно переучивают мою дочь с левой руки на правую и требуют того же от меня. В результате она с трудом, но все же пишет правой, но я заметила, что в последнее время она начала отставать в учебе, стала капризной и раздражительной, в школу ходит без всякого удовольствия», – сообщает другая. Хотя ученые были убеждены: насильственное переучивание леворуких приводит к неврозам. Природа не прощает стремления переиначить то, что она заложила в самые сокровенные глубины организма.

«Кто поможет левше?» – спросила газета «Советская культура», и пусть медленно, но дело сдвинулось: в «Правде» от 23 июня 1985 г. появилось сообщение «Охранная грамота левше». Министерство здравоохранения выпустило рекомендации для врачей о бережном отношении к леворуким детям. «В семье, детском саду, школе следует не запрещать, а наоборот, поощрять желание ребенка что-то делать левой рукой. Детям разрешается писать как им удобно, не обращая внимания на наклон, каллиграфию. Лишь бы без ошибок, лишь бы не отставали в скорости от своих одноклассников». Ну а для тех, кто все-таки продолжает опасаться, «как бы чего не вышло» с левшами, напомним: Микеланджело, Чарли Чаплин, Владимир Иванович Даль, Иван Петрович Павлов, многие выдающиеся спортсмены, изобретатели, ученые были левшами. Так что если что и выйдет, то не хуже, чем у праворуких.

Левшей не так уж мало. В СССР, например, было миллионов шесть – восемь. И хотя в дальнейшем для простоты мы будем считать доминантным левое полушарие, это вовсе не означает, что забыто истинное положение дел.

Однако еще более важно, что асимметричность видна во множестве проявлений жизнедеятельности самых различных организмов, от лягушек и тритонов до человека. Чем дальше исследует наука специализацию полушарий, тем яснее выявляются прямо-таки поразительные разделения функций. Масса данных была получена при исследованиях «душевной слепоты» (по нынешней терминологии – агнозий), то есть особых расстройств мозговой деятельности.

Первым стал заниматься агнозиями английский невропатолог Хьюлинг Джексон, после того как в 1874 г. подметил, что некоторые больные перестают при поражениях правого полушария узнавать лица. В полном порядке сетчатка, здоров зрительный нерв, нет ощущений ни близорукости, ни дальнозоркости, нормально поле зрения, и вдруг человек не может сказать, кому принадлежит лицо, глядящее на него в упор из зеркала... С тех пор описано множество агнозий правого и левого полушарий. Бывает, видит больной предметы, а телефон называет часами, грушу – цветком, садовая скамейка превращается (впрочем, превращается ли?) для него в диван. Стрелки же на часах ставит совершенно правильно, именно на то время, которое называет врач. Или, бывает, не способен назвать вещь, пока не пощупает ее. Или видит буквы, но воспринимает их просто как рисунки, хотя сразу вспоминает значение, едва обведет контур пальцем, подобно маленькому ребенку. Или потеряна способность читать, букв больной не узнает, а цифрами оперирует по-прежнему свободно. Или...

Но довольно примеров, у нас будет возможность поговорить о них более подробно, и, что самое важное, – в связи с работой разных участков коры каждого полушария. Именно тогда мы увидим, что одни зрительные агнозии – следствие расстройства способности воспринимать пространственные расположения предметов, а другие – результат потери механизма выделения отдельных элементов, из которых предмет складывается.

Рис. 15. Так постепенно все более подробно видел мир художник Антон Редершейдт по мере того, как восстанавливались функции его мозга, нарушенные после автомобильной катастрофы. Обратите внимание, что вначале у него совершенно не было восприятия (и, соответственно, воспроизведения) левой половины зрительного поля

Так, например, после кровоизлияния в теменную долю правого полушария немецкий художник Антон Редершейдт перестал видеть левую половину зрительного поля (медики называют это левосторонней агнозией). Постепенно, однако, функции мозга восстановились. Справа – автопортреты, которые он рисовал во время выздоровления: через два, два с половиной, шесть и девять месяцев после аварии. Видно, как все больше сокращается область левостороннего «невосприятия», чтобы совсем или почти совсем исчезнуть. Замечательно, однако, что сам он не осознавал частичной потери поля зрения, рисунки казались ему совершенно правильными...

Зрительными агнозиями всерьез стали заниматься лишь во второй половине ХХ века, когда появились более изощренные методики обследования больных. Ведь выявить эти расстройства нередко бывает необычайно трудно. Будь повреждена сетчатка или нерв, человек сразу ощутит, что «окно в мир» сузилось. А при агнозии трудно понять, что происходит с организмом. Вроде бы стало хуже зрение, да и то не всегда. Бывает даже, что, когда врач точно выяснит существование агнозии, больной наотрез отказывается в нее верить.

Нередко агнозия – следствие кровоизлияния или опухоли мозга. Сопоставляя с результатами хирургической операции, ученые судят о том, какие области полушарий какими функциями заведуют. Подводя в одной из своих последних книг итоги собственных наблюдений и работ других исследователей, безвременно ушедшая из жизни доктор медицинских наук Елена Павловна Кок писала, что «конкретное и абстрактное восприятие... обеспечивается по преимуществу разными полушариями. В каждом существуют анатомически разделенные системы, обеспечивающие восприятие цвета, формы, величины и т.д.»

Немало данных было получено, когда здоровые люди решали зрительные задачи отдельно левым или правым полушарием. Ведь, как мы помним, правая и левая половины сетчатки каждого глаза соединены соответственно с левым и правым полушариями. Если демонстрировать изображения так быстро, чтобы половинки мозга не успели обменяться информацией, можно быть уверенным: ответ (словом или действием) – следствие работы только одного полушария. И все-таки как ни убедительны такие наблюдения, физиологов не оставляли сомнения: а вдруг межполушарные связи искажают картину?

В конце 50-х гг. были опубликованы результаты опытов, показавших как огромную роль таких связей, так и потенциальную возможность независимой работы каждого полушария. Речь идет о знаменитых «калифорнийских кошках», названных так потому, что эксперименты над ними велись в Калифорнийском технологическом институте. Там работал нейрофизиолог Р. Сперри, который рассек нескольким кошкам мозолистое тело – «мост» из десятков миллионов аксонов, соединяющих оба полушария. После операции ожидали чего угодно, только не того, что каждая половинка мозга станет работать так, как если бы в животном было заключено сразу два живых существа.

Узнали это, обеспечив связь каждого глаза только с одним полушарием. Для этого была перерезана хиазма – перекрест зрительных нервов. Теперь информация от каждой сетчатки (вернее, от соответствующей половинки) шла только в одно-единственное место, в заднетеменную зрительную кору.

Образовались два комплекса «глаз – полушарие», и экспериментатор принялся обучать их отдельно. Для этого один глаз закрывали повязкой, и, скажем, левый комплекс приучался к тому, что пища лежит за дверцей, на которой нарисован круг. А правый комплекс – там, где на ней квадрат. В итоге у кошки формировались два набора условных рефлексов. Любой можно было включить или выключить, просто закрыв соответствующий глаз.

Особенно убедительные доказательства реальности двух мозговых структур принесли опыты с обезьянами, которым не только расщепляли мозг, но и делали так называемую фронтальную лоботомию – перерезали пучки аксонов, идущих из лобных областей мозга к центральным. После лоботомии на обоих полушариях нерасщепленного мозга животное становится спокойным, дружелюбным и беспечным, пусть даже до этого было образцом злобы и нетерпимости. Но такой же эффект наблюдался, когда обезьянам с расщепленным мозгом лоботомию делали только на одном полушарии.

«Когда обезьяна пользовалась глазом, связанным с корой неповрежденного полушария, ей показывали змею, – пишет Дин Вулдридж в своей книге «Механизмы мозга». – Небольшие обезьяны обычно очень боятся змей, и животное с раздвоенным мозгом не составляло исключения: оно проявляло обычный испуг и стремление к бегству. Затем <...> животному пришлось пользоваться глазом, связанным с тем полушарием, на котором была произведена лоботомия. Снова показали змею. Но на этот раз обезьяна не обратила на нее ни малейшего внимания: она не находила в змее ничего страшного».

А человек? Что случится, когда полушария окажутся разделенными у него? На этот вопрос наука получила ответ в начале 60-х гг., когда американские физиологи М. Газанига и знакомый нам Р. Сперри взяли под наблюдение больного, которому нейрохирурги П. Фогель и Д. Богин сделали эту требующую филигранной точности операцию (врачи полагали, что таким способом избавят его от тяжелейшего психического заболевания, при котором никакие медикаменты уже не помогали). И поскольку человеческий мозг в целом – образование в мире животных уникальное, разделенные половинки также продемонстрировали свою уникальность и четкую специализацию по функциям.

Скажем, яблоко в правой половине зрительного поля (то есть спроецированное в левое полушарие) человек с рассеченным мозолистым телом уверенно назовет яблоком, без труда напишет это слово на бумаге: зрительная система и область управления речью, а также письмом здесь связаны напрямую.

Но стоит перенести яблоко в левую половину поля, пустить образ только в правое полушарие, и мы не услышим ни слова, да и на бумаге ничего не появится. Так исследователи еще раз убедились, что правая половинка мозга не способна к продуцированию речи, и нужно перекачать сведения из правого в левое полушарие, чтобы возникло слово.

Рис. 16. Так выглядит связь между зрительными сигналами и движениями рук больного с перерезанным мозолистым телом, когда прекращается передача информации из одного полушария в другое. Левая половина зрительного поля – правое полушарие – левая рука. Правая половина зрительного поля – левое полушарие – правая рука

Но это не означает, что правое полушарие «глупое», оно иное. Оно немо, но вполне разумно. Восприняв слово «карандаш», оно даст соответствующие команды, и больной возьмет карандаш на ощупь среди множества предметов. И наоборот, только почувствовав его в левой руке (и не видя!), отыщет карточку с написанным словом. Происходит все это в полном молчании, а если и будет что-то сказано, то без всякого отношения к делу.

«Карандаш, вложенный в левую руку (вне поля зрения) больной мог назвать консервным ножом или зажигалкой, – пишет Газанига. – Словесные догадки, по-видимому, исходили не от правого полушария, а от левого, которое не воспринимало предмета, но могло попытаться опознать его по косвенным признакам».

Рис. 17. Как увидев, так и ощутив правой рукой предмет, больной с перерезанным мозолистым телом назовет его – даже при закрытом левом поле зрения: ведь информация поступает именно в левое, речевое полушарие. Тот же самый предмет останется неназванным, если зрительная информация поступит только в правое, «немое» полушарие (для этого левое поле зрения будет специально закрыто). Но, несмотря на это, больной без труда найдет левой рукой этот предмет среди множества других!

Так что, говоря о «бессловесности» правой половинки мозга, и Брока, и Вернике, и последующие исследователи весьма ошибались (что не стоит, понятно, вменять им в вину): оно немо, но не бессловесно. Это стало совсем уж ясно, когда в левое ухо больному направлялась речь – описание внешнего вида предмета, левая рука тут же безошибочно извлекала из мешка нужную вещь. Более того, достаточно было даже не полного описания, а косвенного намека, чтобы реакция пациента была совершенно правильной. Конечно, у разных людей способность правого полушария к восприятию речи довольно-таки различна, но важен факт.

В СССР было запрещено преднамеренное рассечение мозолистого тела. Ученые и в особенности администраторы считали, что слишком велика цена, которой покупается в подобном случае избавление от душевного расстройства, слишком радикальными оказываются разрушения человеческого в человеке. Обосновывали запрет еще и тем, что задуманный эффект операции проявляется далеко не всегда.

Но бывало, что иной выход отсутствовал: спасая жизнь больному, удаляя кровоизлияние или опухоль, нож хирурга волей-неволей вторгался в запретные области. После такого вмешательства больных обследовали особенно тщательно. Ведь после операции мир представал перед ними значительно измененным, и надо было приучить их правильно действовать в новом для них пространстве. А нейрофизиологи получали бесценный материал, проливающий свет на строение и работу мозга.

В Институте экспериментальной нейрохирургии им. Н.А. Бурденко, где велись и ведутся сложнейшие нейрохирургические операции этого рода, обнаружили, что полушария неравноценны по способам опознавания предметов. Для правого важно, чтобы в картинке было как можно больше деталей, чтобы она выглядела предельно реалистично. Тогда как левому более мил схематизм: воробья, нарисованного со всеми перышками, оно не узнаёт, а вот изображенного в условной манере, особенно в «детской», воспринимает немедля.

Неравноценны и способности полушарий к изобразительному искусству. Пока мозолистое тело не перерезано, и дом, и кубик человек рисует одинаково понятно обеими руками, одинаково хорошо пишет слова. Но вот после операции в правой руке остается только письмо, а рисунки превращаются в невнятные каракули. Левая же рука сохраняет способности к рисованию, но начисто утрачивает письмо. Однако если перерезаны не все волокна, а только часть, межполушарные связи постепенно восстанавливаются, и недели через четыре обе руки действуют почти равноценно.

...Одетый в белый халат, я сижу в одной из комнат лаборатории Института им. Н.А. Бурденко. Для пациента я доктор, и мое присутствие его не смущает.

– Что это такое? – кладет врач на стол картинку: по африканской пустыне бежит страус.

– Не знаю... Бежит что-то... Здесь – не то песок, не то вода... Может быть, небо?..

– Не будем строить догадки, – успокаивает врач, – говорите лучше первое попавшееся, что вам придет в голову. Как вы думаете, живое это или неживое?

– Живое.

– Правильно, очень хорошо. А холодное или теплое?

– Теплое... Гладкое такое, как перья...

– Отлично. Лапы и хвост есть?

– Ой, с хвостами у меня всегда так трудно... А лапы – вот, вижу, есть!

– Большое или маленькое?

– Большое, больше человека.

– Что же это такое?

– Медведь? Хотя нет... Медведь – это такое... круглое... пушистое... Гусь, наверное: вон, шея длинная.

У этой прелестной молодой женщины тяжелейшее расстройство левого полушария, следствие семейной драмы. Но оставшиеся здоровыми структуры мозга дают ей возможность безошибочно определять качества вещей, делить предоставленные зрением образы на противоположные по свойствам классы, – делить, даже не узнавая их...

Рассеченные половинки мозга больше не связать воедино. А исследования, особенно такие тонкие и сложные, как анализ функций полушарий, хотелось бы проводить иначе, то прерывая каким-нибудь выключателем связи, то опять их соединяя. Ведь такая методика – основа любого серьезного эксперимента. Где только отыскать выключатель?

Задолго до сенсационных наблюдений Газаниги и Сперри, в 30-е годы XX в., была придумана электротерапия – способ лечения душевнобольных, заключающийся в том, что через оба полушария пропускают слабый электрический ток. Удавалось прекращать галлюцинации, избавлять от навязчивого стремления к самоубийству... В сороковые годы некоторые психотерапевты стали применять одностороннюю электротерапию: прикладывали электроды так, чтобы ток проходил главным образом через одно полушарие, по кратчайшему пути. Во многих случаях это приводило к более счастливым результатам.

А в конце 60-х гг. ленинградские ученые профессор Лев Яковлевич Балонов и кандидат биологических наук Вадим Львович Деглин увидели, что пропущенный через одно полушарие ток служит тем самым выключателем, о котором мечтали нейрофизиологи.

Больной сохраняет сознание после электросеанса, может общаться с врачом, стало быть, участвовать в опытах, тем более ценных, что мозг не поврежден вмешательством хирурга. Результаты своих наблюдений Балонов и Деглин описали в книге «Слух и речь доминантного и недоминантного полушарий».

Выяснились вещи удивительные, дотоле никому не известные. Прежде всего – что половинки мозга очень сильно влияют друг на друга. Связь эта носит не «помогающий», как можно было бы предположить, а тормозящий характер. Когда одно из полушарий отключено, все функции противоположного резко обостряются. («Человек с разделенными полушариями выполняет задания вдвое быстрее, чем обычно», – отметил Газанига.)

Если воздействием тока угнетено правое полушарие, работа левого, речевого, усиливается: человек становится крайне общительным, болтливым, вмешивается в чужие разговоры, громко комментирует поведение окружающих, обращается ко всем с просьбами и советами. В чем-то он очень похож на подвыпившего; наркологи, кстати, говорят, что в первой фазе опьянения алкоголь действует сильнее именно на правое полушарие.

Но изменения на этом не кончаются. Из-за бездействия правой половины мозга голос становится неузнаваемо странным: глухим, сиплым, хриплым, гнусавым, слова вылетают прерывисто, взахлеб, у одних сюсюкающим, у других с лающим оттенком. Привычные ритм и мелодика речи исчезают, пропадают логические и эмоциональные паузы, подъемы и понижения тона, а ударения ставятся в самых неожиданных местах...

Если же ток проходил через левое полушарие, человек в первое время молчит – угнетены речевые структуры, но как только шок проходит, идут рекой произносимые быстро, четко и выразительно (правое полушарие, от которого зависят интонации, действует!) бессвязные обрывки фраз: «...проходили меня-то, скорее простили меня-то, как я призню меня-то... спросите меня, пускать, подскользнуть... я сейчас самослю... ну скажи, я сама все возьму...» Человек сердится, что врач его не понимает, – бурная жестикуляция, гримасничанье... Воздействие тока глубоко задевает структуры, которые управляют связью слов с тем, что человек хочет сказать, то есть, по-видимому, с теми бессловесными образами, которые возникают в мозгу и опережают высказываемые слова и фразы.

А как в подобном состоянии человек воспринимает речь, обращенную к нему? Балонов и Деглин открыли тут совсем уж сенсационные вещи. Оказалось, что правое полушарие, до их работ считавшееся непричастным к опознанию слов, играет в этом деле очень важную роль. Если оно не функционирует, любые, самые ничтожные помехи сбивают левое с толку, и оно не может воспринимать речь. Но даже если помех нет, человек с отключенным правым полушарием не способен ощутить интонацию.

Отлично понимая, что ему говорят, он равнодушен к тому, как это сказано. Пропадает не только эмоциональное восприятие. Больной решительно отказывается повторять за врачом предложенную интонацию, потому что просто не в состоянии это сделать, какие бы усилия ни прилагал.

Зато при угнетенном левом, не понимая обращенных к нему слов, человек оценивает мелодику речи гораздо тоньше, чем когда работали оба полушария.

Правая половина мозга ответственна и за понимание «предметных шумов» – таких, как звон разбитого стекла, булькание воды, аплодисменты, чихание, храп и так далее, в том числе шумы, сопровождающие всевозможные явления природы, действия человека, работу машин. Мир для человека не то что мгновенно немеет, а как бы наполняется пустым, бессмысленным шумом. А ведь эти сложные звуки, которые невозможно описать словами и которые обретают конкретное значение только при целостном их восприятии (очень важный штрих, смысл которого нам в дальнейшем станет ясен), позволяют строить в нашем воображении целые картины.

На этой способности основаны все радиопьесы; мы буквально видим по звукам, как герой поднимается по лестнице, достает из кармана ключи, отпирает дверь, входит в квартиру... При отключенном правом полушарии эти звуки не вызовут в мозгу никаких картин, не обозначат ровным счетом ничего.

С заблокированным «правым восприятием» нет возможности узнать даже предельно знакомую мелодию: раздольная «Из-за острова на стрежень» превращается в веселую румбу, а романс «Гори, гори, моя звезда» – в марш. Попросят человека в таком состоянии спеть, он отнекивается, а если все-таки уступит настойчивости врача, то безбожно фальшивит, смешивает и перевирает мотивы, слова же оказываются никак не связанными с мелодиями. Тут опять на мысль приходит поведение подвыпившего: кто-то из юмористов, ничего не знавший о роли полушарий, заметил, что в этом состоянии все поют одинаковыми голосами и, кажется, одну и ту же песню.

А при неработающем левом любые мелодии воспринимаются ясно, их ничего не стоит повторить, продирижировать ритм, но назвать песню и вспомнить слова не удастся.

Левое полушарие – слова, правое – мелодии, интонации. Как будто все очень хорошо укладывается в схему «мыслительных» и «художественных» натур, как их очень образно охарактеризовал И.П. Павлов: «...Художники захватывают действительность целиком, сплошь, сполна, живую действительность, без всякого дробления, без всякого разъединения; другие – мыслители – именно дробят ее и тем самым как бы умерщвляют ее, делая из нее какой-то временный скелет, и затем только как бы снова собирают ее части и стараются таким образом оживить, что им вполне все-таки не удается».

Левое – абстракции, правое – конкретика. Какой механизм скрывается за подобным разделением, в чем его суть? Поисками ответа на вопрос занялись в свое время в Лаборатории доктор биологических наук Лидия Ивановна Леушина и кандидаты биологических наук Александра Александровна Невская и Марина Борисовна Павловская.

Они показывали испытуемым картинки на такое короткое время, чтобы половинки мозга заведомо не смогли обменяться информацией. И направляли изображения то в одно полушарие, то в другое.

От участвующих в опыте требовалось опознать либо форму – сказать, появилась ли в окошечке аппарата коза, лист, собака или еще что-нибудь, – либо вместе (непременно вместе!) форму и размер, форму и местонахождение картинки в поле зрения: выше центра, ниже, справа, слева. Почему всегда речь шла о форме, понятно: форма – важнейший признак любого предмета.

Похожими экспериментами занимались многие ученые, но только похожими: интересовались, какие типы картинок или какие признаки их опознаются лучше правым, а какие левым полушарием, как связано опознание с речью, и так далее. Леушина и ее коллеги решили, напротив, узнать: какие ошибки возникают, когда образы опознаются то одной, то другой половинкой мозга? какова систематика этих ошибок, нет ли новых закономерностей?

Испытуемому кажется, что он совсем ничего не увидел, а экспериментатор требует: «Отвечайте, пусть даже вы считаете, что говорите наугад!» Делать нечего, приходится. Но из тысяч ответов видно, что одни ошибки встречаются часто, а другие редки, одни систематичны, а другие случайны.

И у всех участвовавших в опыте ошибки левого, доминантного полушария одинаковы по характеру, а правого, недоминантного – различны, индивидуальны для каждой личности.

Левое полушарие ошибается, так сказать, симметрично: фигура А всегда путается с Г (но показывались, конечно, не буквы), а если демонстрируется фигура Г, то ее в случае ошибки принимают за А. Точно так же выглядит путаница с фигурами Б и В. Но никогда не случалось, чтобы фигуру из пары «А-Г» спутали с фигурой из пары «Б-В», т.е.чтобы А походило, скажем, на Б, а Г на В. Никогда!

Зато в правом – хаос. Картинку А принимают за Г, картинку Б тоже за Г, а вот Г почему-то путают с В, но никогда не с А. У иного испытуемого путаница выглядит по-другому, но все равно «парность», свойственная левому полушарию, в правом отсутствует. Это заставляет серьезно задуматься: почему? И тут еще важная деталь: правое полушарие опознает форму тем точнее, чем лучше воспринимает вторую, сопутствующую характеристику – размер или местоположение. Ошибка в восприятии сопутствующего признака непременно влечет за собой ошибку в опознании формы.

Зато левому неважно, какова точность восприятия сопутствующего признака: форма опознается одинаково верно, какие бы промахи ни делались в оценке местоположения или размера. Более того, при попытке возможно точнее опознать одновременно и форму и сопутствующую характеристику дело шло гораздо хуже: неверные ответы появлялись чаще.

Все это означает, что левое и правое полушария воспринимают одну и ту же картину весьма по-разному, весьма неодинаково.

Левое полушарие, опознавая форму, выделяет лишь то, что позволяет отличать одну фигуру от другой, оно строит обобщенный образ изображения. И поскольку такие образы могут обладать большим или меньшим сходством (при беглом взгляде легко спутать домашнего гуся и лебедя, но никогда – самолет и корову), появляются парные ошибки. Изображения А и Г «записаны» в мозговом пространстве (в его нейронных сетях) с помощью каких-то признаков, позволяющих заключить, что они, эти картинки, похожи. Аналогично, но с помощью иных признаков, записаны картинки Б и В.

Из того факта, что никогда не случается перескока – ошибочного восприятия картинки из одной пары за картинку из другой, исследователи сделали два вывода.

Во-первых, по-видимому, признаки у фигур А и Б или А и В совершенно различны. Во-вторых, всё выглядит так, как если бы в левом полушарии находился механизм опознания, действующий по принципу поисковой системы типа «дерево».

Дерево... В огромную кучу на полу свалены дамские туфли, мужские полуботинки, сапожки, сандалии, домашние тапочки. Глаза разбегаются от обилия размеров, фасонов, цветов. У вас в руках желтый остроносый полуботинок со шнуровкой, к нему требуется второй.

Как проще всего вести поиск, если его поручить роботу-манипулятору?

Можно, конечно, заставить его брать штуку за штукой, рассматривать, сравнивать. Не исключено, что с первой попытки он натолкнется на искомое. Столь же вероятен и противоположный исход: желанная вещь окажется в самом низу и придет в руки последней. Времени уйдет много, и способ последовательного перебора проявит свою крайнюю неэкономичность.

Гораздо разумнее воспользоваться ключевыми признаками вещи. Мы их знаем: «желтый», «полуботинок», «со шнуровкой». Давайте сортировать, опираясь на эти подробности и пренебрегая всеми остальными. Первый шаг: в одну сторону все желтые, в другую все прочие. Второй шаг: из желтой кучи в одну сторону все полуботинки, в другую все прочие. И так далее...

Смотрите, как быстро уменьшается после каждого шага объем работы, с какой стремительностью наш робот движется к цели!

Схема деления, если ее нарисовать на бумаге, напоминает разветвления сучьев на ветке дерева, и метод получил такое название. Он очень эффективен.

Рис. 18. Ловля леопардов в Африке: материк перегораживается пополам забором, потом еще раз пополам ту часть, где оказался хищник, потом еще, еще... Хватит 40 заборов!..

Существует анекдот о ловле леопарда в Африке: материк перегораживают забором пополам, потом ту часть, где леопард, еще раз пополам, и так далее. Чтобы запереть хищника в клетку размером 5х5 метров, хватит всего 40 загородок, хотя площадь материка почти 30 миллионов квадратных километров.

Метод «дерева» называют еще дихотомическим (по-гречески – «разделяю на две части»). Применяя его, приходится все время решать: в какую сторону двинуться на развилке – вправо или влево? Когда разыскивался полуботинок, признаки были грубыми, ясными, и у робота не возникало ни ошибок, ни сомнений. Совсем по-иному выглядел бы результат, содержись в перечне признаков такие тонкие, что под них подойдут сразу несколько предметов, если поиск вести бегло. Например, такой: «высота каблука 1,38 см», а в куче есть желтые шнурованные полуботинки и с каблуком в 1,45 см. При дефиците времени неизбежны ошибки: 1,38 легко принять за 1,45 и наоборот.

Но никогда мужской полуботинок не будет принят за дамскую туфлю: ключевые признаки полуботинков и туфель сидят на разных «ветках дерева».

Все это значит следующее.

Левое полушарие, поскольку существует парность ошибок, воспринимает картину и фон, на котором она появляется, именно методом дихотомического деления. Каждый признак – форма, величина, местоположение – анализируется своим, независимым каналом восприятия. И вообще, для оценки местоположения или размера левому полушарию вовсе нет нужды знать, какой это предмет. Мир воспринимается этим полушарием расчлененно, аналитически. Заставлять работать все каналы сразу, вместе, бессмысленно: опознание теряет точность.

В правом же полушарии организация зрительного опознания совсем иная. Здесь зрительный аппарат как бы последовательно перебирает в картотеке карточки, на которых нарисованы все искомые предметы. Поэтому фигуры путаются при опознании по принципу: то, что раньше попало под обзор, с тем, что позже, но никак не наоборот. Путь перебора затвержен раз и навсегда, обратного хода нет (почему это так, пока неизвестно), нет и перескоков. То есть в правом полушарии все ключевые признаки сплетены в тугой узел, отсутствуют независимо работающие каналы. С формой воедино связаны и размер, и местоположение в поле зрения: это целостный образ, который сравнивается с таким же целостным – искомым, хранящимся в памяти.

Что еще можно сказать про левое и правое полушария?

Левое полушарие, опознавая по отдельным каналам, получает по каждому довольно обедненный образ целого. В каналах ключевые признаки очищаются от второстепенных. А это не что иное, как абстрагирование. Безусловно, зрительные абстракции типа «стол» или «автомобиль» могут возникнуть только после того, как мы увидим первый в нашей жизни стол или автомобиль. Зато абстракции типа «большой – маленький», «далеко – близко» и им подобные, скорее всего, получены нами по наследству от других живых существ, наших предшественников в эволюции. То есть получены генетически. Так что левая половина мозга лучше, нежели правая, опознает знакомые, легко различимые между собой признаки предметов. Лучше оценивает длину отрезков времени. Ему проще выполнить задачу: «Скажите, похожи ли эти предметы?», а поскольку это полушарие речевое, то и определить, можно ли два показанных предмета назвать одним словом (то есть отнести к одному и тому же классу) или нельзя.

Правое же полушарие первенствует в опознании бессмысленных фигур и вообще таких, которые трудно описать словами. Для него более проста задача: «Укажите, чем различаются предъявленные предметы», оно лучше оценивает пространственное расположение деталей, фрагментов. А зрительный образ воспринимает нерасчлененно, сразу во всех подробностях. Разбросанные по листу бумаги точки оно умеет превращать в подобие контура куда четче, чем левое, главенствует в оценке ориентации линий или кривизны. И в таком важном деле, как опознание жестов рук и движений пальцев в азбуке глухонемых, правое полушарие работает лучше, хотя эти знаки играют роль букв, слов и даже предложений.

Наблюдения над людьми, у которых было перерезано мозолистое тело, показали, по словам Газаниги, что «разделение полушарий создает две независимые сферы сознания в одном черепе, иными словами, в одном организме». Ясно, что эти сферы имеются и в мозгу, над которым не проводилась операция разделения.

И то, что левое полушарие способно говорить и понимать речь во всей ее сложности, а правое нет (оно не реагирует на глаголы, хотя способно образовать множественное число), заставляет сделать вывод: происходящие в левом мыслительные процессы могут быть представлены в словесном виде немедленно (подчеркнем: мы хорошо ориентируемся в крайней условности нашего «немедленно»). А то, что происходит в правом, мы услышим лишь после преобразования – передачи в левое полушарие и оформления там в речь.

Всегда ли это возможно и легко ли протекает такой процесс, мы уже представляем по приведенным ранее словам Эйнштейна о его мыслительной работе. И, как бы предвосхищая его, в 1795 г. известный русский государственный деятель М.М. Сперанский писал в книге «Правила высшего красноречия»: «Сцепление понятий в уме бывает иногда столь тонко, столь нежно, что малейшее покушение обнаружить сию связь словами разрывает ее и уничтожает...»

Снова, как видим, возникает перед нами инструмент ввода и вывода информации, а в центральном процессоре происходит нечто, словами не выражаемое. Здесь видится очень глубокая аналогия с работой компьютера: пока не сработал принтер, для внешнего наблюдателя остаются совершенно неведомыми те преобразования, которыми занимается «электронный мозг».

И это наводит еще на одну мысль. Известно, что правое полушарие управляет нашими чувствами наравне с левым, и, если эмоциональное воздействие исходит из правого полушария, человек с перерезанным мозолистым телом не в состоянии объяснить, почему он испытывает, скажем, гнев (правое полушарие, в общем, более агрессивно). Так вот, не являются ли некоторые наши «необъяснимые» поступки и переживания следствием работы именно правого, безмолвствующего полушария? Работы, результат которой либо не передан в левое, либо почему-то там не расшифрован, а стало быть, в любом случае недоступен для выражения в виде слов – то есть для осознания.

Не является ли «подсознание», о котором любят говорить не только мистики, но и вполне материалистически мыслящие художники, поэты, писатели, вообще люди творческой жилки, – не является ли это «подсознание» просто-напросто продуктом деятельности правого полушария, более склонного к познанию мира в конкретных образах, нежели в логических категориях?

И коль скоро правому полушарию недоступны словесные абстракции (то есть абстракции очень высокого уровня), не значит ли все это, что и осознание человеком себя как социального существа возможно лишь в результате деятельности именно левого, речевого, где к тому же (как увидим в дальнейшем) находятся и механизмы зрительного абстрагирования, служащие, судя по всему, основой для абстрагирования словесного? Самосознание личности и понятие «социума», общности людей – абстракции очень высокого ранга. Чтобы понять их, требуется серьезнейшая мыслительная работа.

Тут, правда, есть одна тонкость: восприняв эти абстракции, левое полушарие как бы делится ими с правым, и больные с перерезанным мозолистым телом вполне способны оценить правым полушарием содержание исторических картин или опознать национальный флаг, оценить их жестом «хорошо» или «плохо» в соответствии со своими убеждениями.

И, пожалуй, не будет натяжкой сказать, что обучение логике, математике, иностранным языкам тренирует аппарат абстрагирования, благодаря которому приобретают для человека плоть и кровь такие абстрактные понятия, как гражданственность, свобода, право и многие другие, характеризующие истинно человеческие качества гармонически развитой личности.

Выходит, что в мозгу у человека находятся две исследовательские системы.

Одну, назовем ее условно правой, он посылает в неизведанное: она познаёт мир предельно конкретно, поскольку с помощью абстракций невозможно воспринять ничего нового (которое конкретно именно потому, что ново!).

А другая, столь же условно названная левой, рассматривает это новое и сопоставляет с известным. Сопоставляет в куда более упрощенном виде, избавленном от второстепенных деталей. То есть в виде абстракции той или иной степени.

Так ли это на самом деле?

• Глава четвертая. Обманы, вызванные стремлением к истине

• Оглавление

Дата публикации:

5 мая 2011 года