Культура. Техника. Образование

Василий ШУБИН

2. Техногенная цивилизация: истоки, пределы развития, альтернативы

Техника сопутствует человеку на всем протяжении его истории. Целенаправленное созидание искусственной среды и искусственных средств труда – один из существенных отличительных признаков человека, как биосоциального существа. По-видимому, благодаря именно этой способности человек смог занять лидирующее положение в Природе. Но рано или поздно количество переходит в качество. И по мере развития общества и его технической оснащенности стали проявляться некоторые противоречия между ними, вылившиеся в наше время в крупные проблемы. В первую очередь следует назвать экологическую, так как вследствие необдуманного и варварского отношения к природе под угрозой гибели оказалась вся планета Земля.

Не менее острыми являются негативные социальные последствия научно-технического прогресса. Техника более или менее защитив человека от стихии, дав ему тепло, жилище и пищу, вместе с тем сузила полноту общения с Миром, с Природой. А разделение труда привело к общему снижению физических и интеллектуальных нагрузок при одновременном перенапряжении одних мышц по сравнению с другими и канонизировало мыслительные процессы. В таких условиях человек не может быть развит гармонично. Возникла проблема незанятых рабочих рук и свободного времени. И, несмотря на все достижения техники, Человек не стал лучше и чище. Не стал счастливым.

В сфере производства возникла проблема стыковки человека со сложными техническими комплексами. Была вызвана к жизни целая наука – инженерная психология. Во многих случаях остается трудноразрешимой проблема работы во вредных условиях: повышенная или пониженная температура и влажность; загазованность, запыленность, повышенный уровень шума и т.п.

В конце XX века каждые 10...15 лет удваивается объем знаний, устаревают технологии, а на смену приходят принципиально новые, сложной проблемой становится обучение новых поколений. Чему учить их и как учить? При всей сложности ответов на этот вопрос, бесспорно одно: необходимо формирование экологического мышления, а это в свою очередь требует гуманитарных подходов ко всем современным проблемам и особенно к подготовке кадров.

Общество может не только тормозить, но и стимулировать техническое творчество. Яркий пример тому – период XV...XVIII веков. Это время бурного изобретательства, инженерной деятельности и как раз тот исторический интервал, когда возникли и реализовались причины, которые привели к экологическому кризису, и выкристаллизовалось их понимание.

Философы-просветители были убеждены в неоспоримых ценностях рационализма, который трактовался, как способность человека к разумному целеполаганию, позволяющему овладеть тайнами природы, покорить ее и создать общество Разума. Такая вера, наиболее ярко воплощенная в трудах Гегеля, заряжала духом оптимизма и вдохновляла на борьбу за утверждение прогрессистски понимаемого общества.

Но откуда возникла эта вера? Она вытекала из всей традиции новоевропейской культуры. Наука занимала ведущее место в теоретическом самосознании эпохи, рассматривалась в системе культуры как высшая ценность, поэтому философия Нового времени являлась больше самосознанием науки, а не культуры.

Это проявлялось в стремлении подогнать философию под требования математики и механики, а также в преобладании методологической проблематики в философии классического периода. Начиная с «Нового органона» Ф. Бэкона, философия занимается проблемой научного метода и видит в этом свою главную цель. В тоже время отсутствие строгости у философии воспринималось как ее слабость, которая преодолевалась на путях системосозидательства, а то и попытками прямого копирования стиля естественных наук, как это имело место у Спинозы. В целом требование научности к философии было основным, зачастую сама философия входила в состав научного знания и граница между философией и наукой оказывалась размытой. Рационалисты эталоном философии считали математику, а эмпирики экспериментальное естествознание, главным образом физику. Так в культуре утвердился сциентизм как тип духовной ориентации, как такая социально-культурная позиция, для которой высшей ценностью является научное знание. Однако, сам по себе сциентизм оставался бы лишь возможностью или, по крайней мере, не выходил бы за рамки крайней интеллектуализации, если бы в новоевропейской культуре не сложилась другая черта, которая способствовала «обмирщению» данной мировоззренческой ориентации в явлении технической цивилизации. Ведь рационализм имел место и в античную эпоху, но в системе той культуры стремление к истине, к мудрости безотносительно к пользе и даже вопреки ей формировало созерцательное отношение к объекту. Как отмечает И.Д. Рожанский, в античную эпоху для науки было характерно отсутствие связи с практикой, с экспериментом, а в самой теории оценивалась, прежде всего, не польза, а признак красоты (Рожанский И.Д. Древнегреческая наука. // Античная культура и современность. М., «Наука», 1983).

Иное дело в Европейской культуре. Начиная с эпохи Возрождения, утверждается дух активизма и на этой основе складывается деятельный тип культуры, глубоко отразившийся на всех философских системах, а более широко – на всем духовном климате эпохи (Койре А. Очерки истории философской мысли. М., «Прогресс», 1985).

В этих условиях коренным образом были переосмыслены функции науки и сам идеал науки. Дух активизма состыковался с духом научности, поэтому все основные творцы научных программ XVII...XVIII в.в. не мыслили развитие научного знания вне его практического результата. Эта способность Новоевропейской науки обстоятельно проанализирована П.П. Гайденко: «Именно Бэкон – пишет она, – в начале XVII в. осознал всемирно-историческое значение происходящей переориентации науки в свете идеи «Знание – сила», и не случайно он кладет начало рассмотрению истории науки в контексте именно гражданской истории. Согласно Бэкону, наука служит жизни и практике и только в этом находит свое оправдание» (Гайденко П.П. Эволюция понятия науки (XVII...XVIII века). М., «Наука», 1987, с. 437...438).

Такое резкое переосмысление идеалов научного знания неизбежно привело к тому, что наука стала рассматриваться как самоцель и как универсальное средство познания, покорения природы, усовершенствования человека, улучшения гражданских дел. Этот неукротимый дух преобразований, названный О. Шпенглером «фаустовским», – притом преобразований с помощью науки, – неизбежно должен был породить индустриальную цивилизацию с ее сциентистски-техницистским сознанием.

Значит ли сказанное, что никто не предлагал никаких альтернатив победному шествию идей, подготовивших индустриальную революцию? Нет, конечно. Прежде всего тревогу забили представители философии и искусства. Паскаль в принципе не приемлет рационализм; Руссо обнаруживает в цивилизации кричащие противоречия; Кант с тревогой пишет о том, что «...человечество, быть может, вновь уничтожит варварским отношением... все достигнутые успехи культуры» (Кант И. Сочинения в 6-ти томах. Т. 6, М., «Мысль», 1966, с. 17). Нелишне вспомнить о враждебном отношении Гете, Шиллера, Блейка к открытиям Ньютона, о требованиях Монтеня подчинить науку и философию служению человеку, о сатире Свифта на деятельность Королевского общества. Блейк, в частности, решительно отверг беконовский и декартовский рационализм, поскольку увидел в этих учениях бездуховную, утилитарную философию, сковывающую нравственную энергию и воображение, как высшую человеческую способность. На заре капитализма Блейк увидел растущую опасность механицизма, засилья плоского рационализма и утилитаризма, ограничивающих человеческую свободу, вытесняющих Поэзию, Воображение, Творчество, без которых нет человеческой личности (Зверев А. Величие Блейка. // Уильям Блейк. Избранные стихи. М., 1982).

В XIX веке эту линию критики рационалистической культуры продолжили романтики, в России – славянофилы и представители русского космизма; в философии Ницше и Шпенглера эта критика достигла апогея, ибо первый окончательно отрывает цивилизацию от культуры, а второй обратил внимание на тотальный характер кризиса европейской («фаустовской») цивилизации.

XIX век по праву можно считать веком расцвета сциентистской методологии. Классическая физика считалась единственной моделью для дисциплин, изучающих живой организм, мышление и общество. Гуманистические последствия этого мировоззрения оказались отрицательными, ибо механицизм отдал мир под бесконтрольную власть техники и создал основу «механизации» человеческого общества, он привел к цивилизации, обожествляющей технологию. Однако нужно заметить, что если для массового сознания это стало очевидным лишь в конце XX в., то философское видение таких последствий имело место гораздо раньше, особенно в рамках «философии жизни». В свете этого факта можно говорить о прогностической функции не только науки, но и философии, только эти прогнозы относятся не к открытию, а к предвосхищению путей в развитии культуры.

Э. Гуссерль, например, в работе «Кризис европейской науки и трансцендентальная феноменология», опубликованной после смерти автора, подверг резкой критике европейскую культуру, которая, по его мнению, переживает глубокий кризис, а причиной его является дух научности. Наука стала высшей судьей, заменила собой все, в том числе нравственное сознание, подавила творческую активность субъекта. Это не случайно, ибо с Галилея европейская культура обнаучивалась, наука подавляла иные слои культуры, и метод идеализированных сущностей, зачатый естествознанием, проник в другие сферы культуры, что оказалось для нее губительным. Методы математического естествознания были перенесены на ценности культуры, и это оперирование идеализированными объектами привело к отрыву философии, пронизанной духом научности, от реальности, от вещей, от индивида, от человеческого существования. Свершилось крушение сциентистской культуры. И в своей последней книге Гуссерль разрабатывает идею «жизненного мира», в которой наука явилась бы лишь сегментом духовной сферы.

Идеи Гуссерля развивает М. Хайдеггер, уже в первой своей крупной работе «Бытие и время» обративший внимание на необходимость четкого различия установок науки и философии. Наука изучает предметность, философия – Бытие, наука анализирует, философия осмысливает; наука не может выразить глубинные пласты человеческого существования. Европейская культура, пораженная вирусом научности, переживает глубокий кризис и ни философия, ни религия, ни мораль не смогут быть спасительными в этой ситуации, а только искусство (кстати, так же считал и Ф. Ницше). Бытие способно выразить только искусство, ибо способ постижения истины посредством его произведений является более эффективным, чем наука. Рациональные способы познания мира человека обесценили себя, искусство же потрясает личность. Для иллюстрации этой идеи Хайдеггер часто ссылается на своих любимых поэтов Гельдерлина и Рильке, а также на повесть Л.Н. Толстого «Смерть Ивана Ильича», «Поэзия, – пишет Хайдеггер, – являет истину в сиянии того, что Платон в «Федре» называет «сияющим ярче всего». Существом поэзии проникнуто всякое искусство, всякое выведение существенного в непотаенность красоты... Но мы вправе ужаснуться. Чему? Возможности другого: того, что повсюду утвердилась неистовая техническая гонка... Чем глубже, однако, мы задумываемся о сущности техники, тем таинственнее делается существо искусства. Чем ближе мы подходим к опасности, тем ярче начинают светиться пути к спасительному, тем более вопрошающими мы становимся. Ибо вопрошание есть благочестие мыслей» (Хайдеггер М. Вопрос о технике. // Новая технократическая волна на Западе. М., «Прогресс», 1986, с.66).

В контексте своей герменевтики эти идеи подхватывает и развивает X. Гадамер. Для него понимание не просто отражение объекта в сознании субъекта, а интерпретация текста, привнесение в него смысла, но интерпретация есть всегда сотворчество. Научное же сознание и философия, зараженная им, не допускает сотворчества, ибо ориентируется на то, что есть, т.е. обрекает на разорванность субъекта и объекта. Понимание же сходно с игрой, ибо в ней человек преодолевает отстраненность, включаясь в процесс и преодолевая ситуацию постороннего наблюдателя; здесь человек не осмысливает себя, а живет, действует, пребывает. В этом игровом плане воспринимаются и произведения искусства, что в принципе недопустимо при восприятии научных идей. Но отсюда следует вывод: главное сейчас не в том, чтобы проникнуть в суть вещей, а как себя вести перед лицом тех забот и проблем, в которые погружен современный человек.

Любопытно, что сходные мысли, но только проведенные через ткань художественного произведения, встречаются у Борхеса. Одна из его новелл – «Поиски Аерроэса» – анализирует ситуацию, когда философ пытается понять смысл игры в театре, но аристотелевская логика так и не помогла ему уяснить суть театрального представления (Борхес Н.Л. Проза разных лет. М., 1984).

Если философия и искусство достаточно рано отреагировали на изменение духовной ориентации общества и смогли представить негативные последствия сциентизма, то путь естествознания к осознанию ущербности рационализма и недостаточности его для построения адекватной картины мира оказался извилистым и долгим. Успехи точных наук – астрономии, механики, физики и отчасти химии, оснащенных математическим аппаратом и экспериментальным методом познания, сориентированных на количественный подход при исследовании действительности, на ее «анатомирование» – затмили от взоров многих исследователей реальный мир, со всем его количественным разнообразием и в то же время неразрушимой целостностью.

В конце текущего века наступило осознание пределов роста индустриальной цивилизации. Ярче всего это видно в факте появления глобальных проблем. Начиная с деятельности «Римского клуба» и личной подвижнической жизни А. Печчеи, представители современной глобалистики (Месерович, Пестель, Тоффлер и др.), представители мировой общественности хорошо обосновали варианты возможного развития человечества на ближайшее время, каждый из которых ведет к гибели человечества, если не будут найдены альтернативы современной техногенной цивилизации.

Поиски данных, воистину спасительных альтернатив, побудили философов, этнографов, культурологов, историков обратить более пристальное внимание на те цивилизации, которые развиваются в противовес техногенной и угнетены ею. Речь идет о ценностях родовой организации общественной жизни с мифологическим мировоззрением, которое выполняло охранную функцию по отношению к природе и было пронизано космическим мироощущением. Стали неожиданно актуальными учение древнекитайских даосов с его принципом недеяния в противовес европейскому активизму; учение об ахимсе (ненанесении вреда живому) в индуистско-буддийской традиции; христианская концепция человека как духовного существа; философия русского космизма (Федоров, Вернадский) с его представлением о человеке как космическом событии. Поэтому искания в лице таких современных мыслителей как Тойнби, Леви-Стросс, Мирча Элиаде, Лосев, Фейерабенд, Хейзинг и др., пытающихся осмыслить весь опыт духовного развития человечества, а не только Европы трех последних столетий, подают надежды на положительные ответы в вопросе: «Чем и как заменить современную техногенную цивилизацию с ее агрессивной позицией по отношению к природе?»

3. Философия техники XX столетия: новое видение технического прогресса

Оглавление

Дата публикации:

10 июня 2001 года

Текст издания:

УДК 621.3/07/ В.И. Шубин, Ф.Е. Пашков. Культура. Техника. Образование. Учебное пособие для технических университетов. Днепропетровск, 1999.

Дата обновления:

18 июня 2001 года