Мир как большая гонка

Юрий БИГЛОВ

Начало

Во времена моего детства и молодости в стране большое внимание уделялось идеологической работе. Первые представления о классовой борьбе я получил на специальном занятии в детском садике (дошкольном воспитательном учреждении) в 5 лет. Родители постоянно готовились к политзанятиям, штудировали первоисточники и учебники по философии. А так как ютились мы (дело было после Великой Отечественной войны) в комнатке площадью 15 квадратных метров в ветхом одноэтажном доме без удобств, где жили ещё две семьи, то пролетарское сознание я впитывал как губка. Вместе с уважением к науке.

Мама рассказывала позже, что когда умер Сталин, мир потускнел, казалось, что незачем идти на работу, нет цели. Такая личная трагедия. А на улице ещё в 1950 году я услышал: «Зачем нам сдался этот Сталин!» Отец убеждал меня, что так могут говорить только враги. Но шпана журавлевская – не они же враги.

Утром я проснулся с ощущением, что случилось нечто важное. Родители, ещё в постели, тихо переговаривались. Что произошло? Сталина объявили врагом народа. Вспоминали, что было, что видели. 1956 год.

Дальше мне везло с учителями. Многие из них были яркими людьми. 62-я харьковская школа в причудливом здании дореволюционной женской гимназии. Евгения Марковна Зильберман, комсомолка 30-х годов, учительница истории, умная, смелая, принципиальная. За мой первый ответ на её уроке, я отбарабанил кусок из учебника слово в слово, она с огорчением поставила мне «тройку» – я не выразил своё отношение к материалу. Каждый должен был научиться самостоятельно анализировать события, представленные в учебнике, и события текущей жизни. Этот анализ часто давал выводы, далеко выходящие за рамки массовой пропаганды.

А за окном была «оттепель» 60-х годов. От этого времени навсегда осталась во мне мечта, да нет, не мечта, скорее – острое желание пожить в «теплом» мире, где действительно люди – братья, не разъединённые делёжкой всего и всея на индивидуальные «пайки». Увы...

В Харьковском политехническом институте историю КПСС читал лучший лектор города Леднев. Всё – основательно, каждое слово – от своего имени.

А потом получилось что-то вроде трамплина, почва ушла из-под ног: новые преподаватели обществоведческого цикла оказались очень слабыми. Это были отставные (по возрасту или за высокую активность до 1953 года) старшие и заслуженные офицеры КГБ. Их удивляла (а может быть, и умиляла) моя познавательная активность. Я спорил на занятиях и, правда, чаще задним числом и далеко не всегда успешно, искал подтверждение своим выпадам в книгах. Не знал я тогда, что таких вот любознательных наша власть беспощадно расстреливала вплоть до начала 50-х годов (дело организации «ленинцев», вознамерившихся очистить советский социализм по рецептам книги Ленина «Государство и революция»).

Времена менялись, а полученный разгон, соединяясь с новой информацией, позволял сохранять ориентировку, уже кое-что удавалось предсказать, понять больше, чем говорилось.

Мне, молодому специалисту, пришлось быть руководителем (воспитателем и пропагандистом) студенческих групп, вести острые беседы-споры со студентами, почти ровесниками. Нужно было поддерживать свой уровень «сознательности». Устойчивость моей картины мира постоянно проверялась новыми трудно объяснимыми «вводными» властей и безоглядной студенческой критикой.

А самостоятельность была полная. В первый же год после окончания института я сам составлял программу и всю методическую документацию нового учебного курса, сам готовил и читал лекции, вел практические занятия, курсовое проектирование, принимал экзамены. Было всё это на радиотехническом факультете Харьковского политехнического института. Работа преподавательской молодежи очень аккуратно поддерживалась занятиями и встречами с опытнейшими и интереснейшими преподавателями различных институтов и Харьковского университета. Кто этого хотел, мог многое подчерпнуть из такого источника. Психология, техника личной работы, педагогика. Сохранились во множестве конспекты – гора мелко исписанной бумаги. Большое впечатление на меня произвела книга Талызиной по современной педагогике.

Преподавательские идеологические семинары часто превращались в интереснейшие обсуждения проблем, щедро сдобренные рассказами нестарых ветеранов – Миц, Ковтун, Яновский, Кащеев, Бондарь, Заец, Карнаухов, Покко. У каждого – своя история, предвоенные оборонные заводы, война, научная деятельность. И – море энтузиазма. Так однажды по инициативе пожилого сердечника Покко и при его непосредственном участии мы за два дня ручной ножовкой распилили вдоль здоровенный антенный редуктор – сделали очередное наглядное пособие по механике. Слабо?

Идиллия, не правда ли? А где же обстановка страха и репрессий? Где же гнетущая атмосфера тоталитарного государства? Может автор лукавит или жил он в другом каком-то Советском Союзе? Да нет же. Много позже случилось так, что я за небольшое время прочитал две книги разных авторов об одних и тех же событиях. События эти – воздушная война над Кубанью в 1942 или 1943 году. Авторы – летчики-штурмовики, воевали на Ил-2. Так один, захлёбываясь, рассказывает о постоянном творчестве и находках в тактике штурмовиков, война – как поединок интеллектов, враги изобретают – и мы не отстаём. А другой пишет о глупости приказов и наставлений, которые были вынуждены соблюдать страдающие и беспомощные пилоты. В инструкции требовался «бреющий полёт», а на земле – немецкие танки, и танкисты научились сбивать «неуязвимые» ИЛ-2 из танковых пушек. В итоге – большие потери от быстро устаревшей инструкции. А когда основные потери были от немецких истребителей, прежняя инструкция требовала лететь на средней высоте. Тогда тоже были потери от инструкции. Кто написал правду? Наверное, оба. Это – две стороны правды. И нужно знать и совместить обе стороны, чтобы понять время.

Был ли страх? Был, но в специфической форме – страх сделать что-нибудь неправильно, сделать что-нибудь предосудительное. Это – не страх наказания. Всегда уважали людей принципиальных, хотя начальники, естественно, таких не любили. «Забивать выступающие гвозди по самые шляпки» – таким правилом руководствовались мало-мальски опытные начальники. Мои впечатления относятся к 60-м годам. А более ранняя обстановка было покруче. Муж одной из моих бабушек долгие годы был начальником цеха на авиационном заводе в Москве. Вот он натерпелся страха. Они жили в ведомственном многоэтажном доме, и каждый вечер вглядывались в окна своего дома – чьё ещё окно не осветилось сегодня, кого «взяли».

Были и события, так сказать, параноидального характера: мой отец работал в комитете профсоюза и к какому-то празднику подготовил эскиз пригласительного билета с традиционной тогда символикой – силуэтом Ленина, факелом. Его вызвали в «органы» и спросили: «Что же вы Ленина на огне поджариваете?». Правда, обошлось без последствий.

Для меня это время осталось временем напряженного развития, труда «до упаду». Однажды, после очередного месячного цикла консультаций по курсовому проектированию, а нагрузка получалась по 14 часов в день и без выходных, так вот, через пару дней после конца этого марафона я вдруг обнаружил, что небо – голубое, а солнце – греет и птички – поют. И понял, что только что мир был одноцветным, серым. Доработался..., выдал 60 разных заданий и, впрягаясь с каждым студентом поочерёдно, на его глазах и с его участием создавал новое устройство «не из учебника». Оказалось – очень эффективный метод обучения конструированию.

А если работать больше 16 часов кряду, то наступает этакое просветлённое состояние, эйфория. Всё удаётся, нет проблем. А вот на следующий день оторопь берёт, как можно было наделать столько глупостей за столь малое время! Никак нельзя было отставать от коллег и тех, кто постарше – Устименко, Плотникова, Викленко, Милютиной, Гетмана, и ровесника – двужильного и головастого Жени Голубятникова. Только почувствуешь себя героем труда, а они уже приготовили какой-нибудь «трудовой подарок», и от самодовольства не остается и следа.

Современный практичный человек спросит, а много ли нам платили за энтузиазм. Неприлично мало платили, но это воспринималось, как этакий знак отличия – вот мы какие!

А ведь многие мои сверстники жили иначе. Зарабатывали больше, работали меньше. Может быть, я – неудачник? Как оценить жизненный успех? Поразмыслив, я принял такую оценку: нужно считать упущенное время. Были вполне определённые «траектории» конкретных людей в обществе. Школа, институт, аспирантура и так далее. Есть «стандартные» продолжительности этих этапов. Вот и оценивай своё положение в жизни по потерянным или выигранным годам. Довольно долго у меня был полный порядок в таких оценках.

Так мы жили на радиофаке Харьковского политехнического института, на родной кафедре конструирования и технологии производства радиоаппаратуры. Работали, мужали.

Оазис не может существовать вечно, и радиофакультет политехнического института расформировали. В другом институте, куда я поступил на работу, было не по три, а по шесть учебных групп в потоке (180 студентов). Ни о какой индивидуальной работе со студентами речи быть не могло. Атмосфера разительно отличалась от прежней. Формализм и натягивание оценок. Ушел на научную работу. Был ответственным исполнителем прикладной исследовательской работы, крупной по институтским меркам. Нужно было научиться обнаруживать пылинки в стеклянных колбах миниатюрных электронных приборов. Эти пылинки таились там, где они не сказывались на работе прибора, но потом они иногда перемещались в критические точки и приводили к отказам. На заводе сотни девушек портили зрение, просматривая под микроскопом все изделия. А брак всё равно проходил.

Зарубежного опыта не было. Там деньги вкладывались не столько в контроль, сколько в «чистое» производство. Мы шли своим путём. И на этом пути можно было развернуться. Пробовали использовать весь спектр методов анализа и воздействия на микрообъекты. От поиска методов концентрации и фиксации пылинок до сжигания их методом обращения волнового фронта лазерного излучения. Очень хотелось попутно изобрести и безотказный прибор, нечувствительный к этим проклятым пылинкам. Вряд ли мы реально оправдали для завода-заказчика его деньги, вложенные в эту работу. Но деньги-то были специально выделенные «на науку», и главный инженер завода философски изрек при подписании итогового акта: «Науку нужно кормить». И ещё выдал заветную справку о большущем экономическом эффекте от нашей работы. Эффект рассчитывался просто: реально было достигнуто на заводе плановое снижение процента брака (и без нашего участия), дальше это снижение брака расписали «по справедливости» по разным статьям. И нам досталась своя десятая процента, а иначе завод не смог бы отчитаться за потраченные «на науку» деньги. Так как общая цена продукции завода была очень большой, то и нашей десятой доли процента хватило на оправдание четырёхлетней работы в институте, да ещё на премию в три месячных зарплаты (по крайней мере, руководящим работникам, вроде меня). Эта справка открывала мне прямой путь к степени кандидата технических наук.

Но с научной степенью у меня ничего не вышло. Я посчитал, что на «остепенение» нужно потратить семь лет. В 25 лет и в 30 лет такой срок показался неоправданно большой потерей времени. Так я и остался инженером без научной степени, что, впрочем, не осложнило мою жизнь.

А с нашей стороны этот заказ выглядел, как четырёхлетний поток плановых работ – обследований завода, добывания оборудования, экспериментов, изобретений, отчетов, конференций, контактов с ведущими учёными разных специальностей. Проработаны были большие объёмы литературных источников, от описаний тысяч изобретений до научных диссертаций. Осваивались методы компьютерного моделирования (хотя в то время слово «компьютер» не использовалось). Наконец, это были четыре года жизни моей и коллектива в дюжину разносторонних, разновозрастных, различной квалификации специалистов. Я уверенно лидировал. И совершил в это время свои «открытия».

Первым «открытием» оказалось самое обескураживающее: советскими научными работниками движут разные мотивы, но только не любознательность. Новая (нечаянно добытая) объективная информация – досадная помеха научному процессу. Собственно на исследования реальных объектов у сотен тысяч научных работников нет времени. Не было и у нас времени на исследование обнаруженного эффекта снижения пробивного напряжения у герметизированных контактов после первой серии пробоев вместо предсказываемого теорией повышения этого напряжения.

«Научный рост» успешнее у тех, кто четко, не отвлекаясь, выполняет задачу – остепениться, построить карьеру. При этом столица значительно вырвалась вперёд по формальной продуктивности научной деятельности, этакий научный конвейер. Вроде как в Москве рождается талантливых людей во много раз больше на тысячу жителей, чем в других городах. При близком знакомстве обнаружилась отличная ориентировка научной молодежи в технологии «научного роста» и отсутствие любознательности. Эта машина не могла выполнять основную свою задачу – добывать новую информацию.

Вторым моим «открытием» оказалась очень маленькая толщина удовлетворительно исследованного наукой слоя действительности. Любое явление в мире (не экзотическое, а вполне обычное) исследовано лишь поверхностно, есть несколько конкурирующих моделей явления, а любое реальное наблюдение даёт лавину труднообъяснимых фактов. Наиболее вопиющий вызов науке – шаровая молния. Есть масса гипотез, и нет достоверного объяснения. Если в этой фразе есть преувеличение, то очень небольшое. Обиходное представление о могуществе современной науки оказалось мифом, а ценность добросовестного самостоятельного исследования любого предмета – очень высокой. Сюда же можно отнести опыт разочарования в так хорошо выглядевших теоретически в момент придумывания и так безнадёжно неработоспособных практически изобретениях. И отвлекающий блеск артефактов: ну кто мог подумать, что на датчик встроенного фотоэкспонометра фотоаппарата попадает засветка из окуляра видоискателя! Этот дефект конструкции фотоаппарата стоил нам многих хлопот.

Ещё одно «открытие» – высокая эффективность работы группы разных(!) людей, различающихся по образованию, по темпераменту, по стилю мышления. Если такую группу удаётся собрать и «настроить», то получаются результаты, которые не удалось бы получить иначе. Ценность (объективная) неудобных, даже отвратительных, даже дефективных людей. Нужно уметь получить вклад каждого человека, но как это бывает непросто сделать, как иногда обидно признать талант и силу неприятного человека. Как обидно проигрывать идиоту! Я учился мягкому лидированию в творческой группе, и эта наука потом ещё пару раз мне пригодилась. Здесь же нужно отметить бесконечную ценность диалога. Очень легко «уговорить» себя. Но собеседник сразу обнаруживает невязки, на которые собственные глаза смотреть не хотят. Это неприятный момент диалога, но он сторицей компенсируется открывающейся в диалоге многомерностью проблемы. И очень важно всё время помнить, что для тебя полезно то время диалога, когда не говоришь, а слушаешь и добросовестно вникаешь в иное видение, иной опыт. Это всегда окупается, тем более что человек невольно испытывает симпатию к тому, кто выслушал и нашёл возможность согласиться, пусть – «в целом».

И, наконец, из-за междисциплинарного характера моей работы, обнаружилась потребность в надёжной идейной и методологической основе. Требовалось конкретное содержание для представления о единстве мира. К этому времени вполне созрели и были представлены в доступных книгах научные концепции самоорганизации материи, эффективности прямых вариационных методов исследования, стохастичности реального мира, оптимального управления, вещественной природы биологической наследственности, моделей мыслительной деятельности и обучения (в том числе, теория фреймов Минского). Эта мозаика складывалась в новое целостное представление о мире. Я интенсивно учился, применял эти представления.

В эти же годы мне пришлось побывать в республиканском министерстве высшего и среднего специального образования и несколько раз в одном из союзных министерств. С интересом я наблюдал вблизи, хотя и только снаружи, жизнь руководящей структуры. Повод для моих хлопот был очень характерным: одна важная для нас официальная бумага, подписанная двумя министрами, существовала в одном экземпляре, и этот экземпляр был заслан в Киев. А для дальнейших действий нам была нужна официальная копия этой бумаги. Выходом представлялось изготовление второго экземпляра с подлинными подписями министров. Вот я и пытался (сразу скажу – безуспешно) получить подписи министров на втором экземпляре бумаги или на новой бумаге того же содержания.

Московское министерство, отгородившись режимом секретности, жило своей жизнью. Министр, в солидном возрасте, в своём кабинете появлялся изредка. Столоначальницы на работе оказывались ближе к обеду, нагруженные покупками. Дальше они жизнерадостно делились с подчинёнными своими впечатлениями от прогулки по Москве. Подчинённые, которым такой воли не было, оставив все дела, глядели в рот начальнице, переживая события её бурного утра. Самой актуальной темой в министерских приёмных был прошлый день, точнее очередная гулянка на чьей-то даче. Кто, где и с кем. Обсуждался каждый момент, каждый мелкий признак уважения или небрежения.

Спецы доброжелательно выслушивали, оказывали техническую помощь, но что-нибудь подписать или обратиться к своему начальнику – ну, нет, такое невозможно было даже представить.

И обнаружил я, что делом, в моём понимании, занимается только одно управление в этом организме. Есть такой заместитель министра, начальник управления, который может себе позволить хоть какую-то инициативу. Это был могучий мужик с большой головой. Он всегда, и утром и вечером был на месте. В зашторенном кабинете с тесной приёмной он управлял повседневной работой отрасли. Я довольно долго ждал своей очереди на приём и слышал «звуковой ряд» этого процесса. По громкоговорящей связи прошло сообщение: «На таком-то авиационном заводе для выпуска очередных четырёх истребителей не хватает нескольких резисторов». Резисторы – это такие маленькие электронные детальки, копеечной стоимости и весом в грамм. Выясняется, что сорвал плановую поставку завод в одной из поволжских автономных республик. Дальше – требовательный голос начальника управления: «Найти Председателя Совета Министров этой республики! Как, нет на месте! Из-под земли достать!» Через десять минут выясняется, что премьер-министр находится где-то за городом, но телефонная связь установлена. Он представляется по той же громкой связи и получает жесткий административный «разнос». Ещё через десятка два минут он же докладывает, что через час недостающие детали будут отправлены на авиазавод специальным авиарейсом. Инцидент исчерпан. Это была типовая операция командной экономики, и я это слышал.

Этот начальник внимательно выслушал меня и взялся представить мои бумаги на подпись министру. А на следующий день он с сочувствием вернул их без подписи. Министр выразил недоумение и неудовольствие – как это ему предлагают подписать бумагу, которую он уже однажды подписывал. Я попытался дополнительно аргументировать необходимость подписи. В ответ начальник почти рассмеялся – неужели я всерьёз думаю, что он может ещё раз зайти к министру с этим делом?

Более поздние мои контакты с нашими министерствами и через десять лет показали, что стиль их работы не меняется.

Вернёмся к методологии. Были проблемы с эффективностью диалектического материализма, как научного метода, бесспорного, всеобщего и универсального. Я почти в каждой (технической) печатной работе натыкался на искусственные построения авторов в подтверждение диамата в роли методической первоосновы. Как убежденный марксист я сам пытался использовать эту первооснову, но в общепринятом виде метод не работал. Я обнаружил маленькую подмену в привычном изложении метода. В результате этой подмены метод терял свою продуктивность, становился безопасным для официальной идеологии, но и бесполезным в практическом использовании. Но ведь каждый из мыслителей, оставивших след в истории человечества, открыл, сформулировал нечто важное и правильное, в какой бы наивной упаковке это золотое зерно не было представлено. Как каждый изобретатель, классик старался применить свою находку везде, где удавалось. Противников новой идеи всегда много, а защитник вначале один – автор. Тут – не до сомнений и самокритики. Кто бросит камень в автора за это? Потомки, отстаивая свои новые идеи, безжалостно громят предшественников, всегда выплёскивая ребёнка вместе с грязной водой. Но сейчас – время синтеза, время собирать камни. Так что же происходило с методом диалектического материализма в советской научной теории и практике? Почему формальными ссылками на этот метод удавалось оправдать буквально всё?

А ведь этот метод действительно очень продуктивен. Конкретные науки имеют свой богатый методологический арсенал, особенно естествоведческие. Диалектический материализм особенно полезен при исследовании общественных процессов, где с методологией есть проблемы.

Я на основе первоисточников собрал такое представление диалектического материализма, как метода исследования:

• в каждом явлении действительности является некое внутреннее противоречие объекта;
• каждое явление может исследоваться на различных уровнях абстракции, нужно четко выбрать уровень исследования;
• нужно словесно зафиксировать противоречие, являющееся нам в исследуемом явлении действительности;
• нужно определить стороны, вступившие в противоречие, и интересы сторон;
• нужно исследовать историю противоречия в категориях соответствующего уровня абстракции;
• на основе исследования истории противоречия определить прогноз его развития и дать рекомендации по воздействию на стороны противоречия, обеспечивающему желательные изменения в исследуемом явлении.

Например, возьмём явление – кампанию по борьбе с алкоголизмом в 80-х годах. Это явление можно исследовать на психологическом уровне, на медицинском уровне, на финансовом уровне и других уровнях. И каждое исследование будет полезным, но мы возьмём социологический уровень. Какое же противоречие явилось в данном явлении – борьбе с алкоголизмом в 80-х годах? Чьи интересы, и какие интересы пересеклись? Так как мы выбрали социологический уровень, то нам нужно найти достаточно крупные группы людей в советском обществе 80-х годов и столкнувшиеся групповые интересы. При такой постановке сразу отпадает представление этой кампании, как борьбы непьющих людей с пьющими. Среди активных борцов с алкоголизмом пьющих и не намеренных «завязывать» было никак не меньше, чем в остальной массе населения. Нельзя и смешивать уровни исследования, сползать на медицинскую проблематику или производственную проблематику. Так кто с кем боролся? Вот тут и оказывается, что директивы издавало пьющее (и сильно пьющее) партийное руководство, а наибольшие потери от реализации директив несло не более партийной элиты пьющее хозяйственное руководство страны. А какие их интересы тут сыграли? Это была борьба за реальный контроль над страной. Об этом мы уже говорили. Прогноз был очевиден – алкоголизму ничто не угрожало. И этот результат я получил тогда же и немедленно после ознакомления с первыми партийными документами по нашей теме.

А что же делали наши хранители идейной чистоты? Они лишь внесли небольшое изменение в метод. Стороны противоречия они определяли не после (или в ходе) выявления противоречия, а до этого выявления. Например, при социологическом анализе все явления объяснялись как результат взаимодействия групп людей, определенных какими-либо сторонними признаками. Так борьба с алкоголизмом заведомо представлялась борьбой пьющих с непьющими или борьбой работников пищевой промышленности с потребителями водки, или борьбой правоохранительных органов с торговыми работниками, или вообще борьбой «сознательных» граждан с «несознательными». А уж тогда противоречие оказывается этаким недоразумением, с каждой из сторон находятся «хорошие» и «плохие» люди. И вывод получается стандартный и бесполезный – нужно усилить разъяснительную работу, изолировать «плохих», популяризировать «хороших». Всё прилично, безопасно и безрезультатно.

Примеров неожиданных результатов диалектического анализа можно привести сколько угодно. Вот структура любой организации оказывается отображением текущего момента в развитии противоречий между начальниками и подчинёнными. Начальники заинтересованы в расширении ответственности подчинённых без расширения их прав, а подчинённые заинтересованы в восстановлении баланса своих прав и ответственности. Здесь важно, что очень многие конкретные работники одновременно являются и начальниками, и подчинёнными по своей роли в интересующем нас противоречии. То есть «начальник» и «подчинённый» в данном контексте – это абстрактные категории, роли людей. И только с использованием последовательности – цели организации, функции организации, роли сотрудников, а потом уже – конкретные шапки для конкретных голов можно спроектировать работающую структуру организации. При другом подходе всё тонет в частностях, беспорядочно используются ограничительные и предписывающие правила в организационных документах, а при решении каждого конкретного вопроса приходится бесконечно и неформально конкретизировать взаимодействие подразделений и их руководителей.

Ещё один пример, теперь – посложнее. Явление – организованная преступность в России периода реформ. Противоречие каких сторон (крупных общественных групп) является здесь? Ну, уж не противоречие между людьми честными и преступниками...

Приведенные примеры – из социологии. А вот «большая гонка» – это явление более высокого уровня абстракции. Здесь сторонами противоречия выступает всё человечество и остальной мир. И это противоречие, к сожалению, антагонистическое. Разрешением его будет исчезновение человечества – вида разумных приматов. Это противоречие отображается в сознании людей в виде несоответствия между оцениваемыми уровнями достигнутой защищенности и требуемой защищенности. Чем шире опыт людей, получаемый в повседневных усилиях по защите от уже известных опасностей, тем больше люди узнают о новых опасностях. Этот процесс бесконечен. Он гонит людей вперёд, к овладению новыми технологиями.

При освоении популярной версии марксизма мы не могли получить ответ на простой вопрос: ну вот, построим коммунизм, устраним классы и классовую борьбу. Но ведь утверждается, что классовая борьба – содержание человеческой истории. Какой же будет история человечества после исчезновения классовой борьбы. Представление о «большой гонке» – это ответ на вечный вопрос. Классовая борьба – внутреннее явление для человечества. Классы в человеческом обществе определяются общими интересами больших групп людей. Появление и исчезновение особых интересов групп людей – один процесс из множества процессов самоорганизации человечества в борьбе за повышение своего потенциала. Осознание людьми своих классовых интересов является вполне естественным этапом в познании мира. Следующим шагом должно быть осознание общечеловеческих интересов. Парадоксально, что это осознание не многое изменит в практике людей, ведь наследственная неосознаваемая часть индивидуальной системы оценок – основы оптимизации индивидуального поведения («нравственный закон во мне») и так уже задаёт преимущественное соблюдение общечеловеческих интересов.

Здесь идеальной цели развития нет, тем более что любые оценки уровня защищенности условны, ведь мы готовимся к защите от известных опасностей, а знаем не обо всех опасностях и узнаём всё о новых (СПИД, проявления общей эволюционной неустойчивости биосферы).

Сейчас я понимаю, что важную роль в формировании моих исследовательских способностей сыграло одно обстоятельство, относящееся к раннему детству. Когда меня отдали в детский садик, мне пришлось каждый день вместе со всем один час днем спать. А спать я боялся, так как пару раз во сне намочил постель. Значит, приходилось целый час притворяться спящим. Можете представить, чего успевал нафантазировать за час вынужденный лежать неподвижно и с закрытыми глазами мальчик. Три года такого тренажа не прошли бесследно. Я научился произвольно впадать в состояние медитации, полностью погружаясь в мир фантазий. Хорошо помню, что к концу этого периода я сознательно задавал себе тему на очередной сеанс. Одна из множества тем – деревянный автомат, вернее, придумывание технологии его изготовления имеющимися инструментами – ножиком, напильником, ножовкой. И до настоящего времени мне удаётся (теперь не так просто, как раньше) находить это состояние полной концентрации на обдумываемом вопросе, состояние отключения обработки потока внешних сигналов. Одна проблема – не влететь под машину на улице, в очередной раз задумавшись о вещах абстрактных.

Возвращаюсь к весне 1978 года – совершенно определённому моменту начала сборки моего собственного миропонимания. Я был в состоянии одного из возрастных кризисов. Говорят, что каждый человек проходит несколько таких кризисов: кризис 16-летия – «Мир не такой, каким его рисовали родители, и сами родители нарушают свои заповеди»; кризис 30-летия – «Супруга (супруг) – не лучше других, а я уже никогда не буду космонавтом (мужем кинозвезды, королём, чемпионом мира по шахматам и т.п.)»; кризис 50-летия – «Пора сбавлять обороты, а достигнуто так мало, и дети не способны продолжить дело»; кризис 70-летия – «Отдал им всю жизнь, а теперь – никому не нужен». Я переживал несколько запоздалый кризис 30-летия. Нужно было что-то менять в своей жизни. Ушёл из института на завод, ближе к «настоящему делу».

Завод

Оглавление

Дата публикации:

9 апреля 2001 года