Альберт Эйнштейн

Глава из книги А.Ф. ИОФФЕ

Альберта Эйнштейна я узнал только в Берлине. Первые же его работы 1905 г.: броуновское движение, фотонный механизм действия света и теория относительности – оказали решающее влияние на дальнейшее развитие физики и на идеи физиков, в том числе и мои.

Теория относительности и фотоны придали реальное содержание возникшему у меня еще в средней школе недоверию к световому эфиру и в то же время вскрыли новую сторону во взаимодействии света с веществом.

Напечатанная вскоре экспериментальная работа Эриха Ладенбурга (брата Рудольфа Ладенбурга, работавшего у Рентгена) по внешнему фотоэффекту, хотя и приводила, по мнению автора, к выводам в пользу резонансной теории Ленарда, при ближайшем анализе подтвердила эйнштейновы фотоны. Вскоре (в начале 1907 г.) я опубликовал заметку, в которой показал, что измеренная Ладенбургом энергия фотоэлектронов связана с частотой света на самом деле линейно, а не квадратично, как утверждал автор, что было в полном согласии с теорией Эйнштейна. Там же я указал путь окончательного решения вопроса о фотонах – изучение фотоэффекта щелочных металлов натрия, калия и их сплавов. Около четырех лет я посвятил этой работе, но не опубликовал ее, так как появилась статья Милликена, в которой задача была решена с большей точностью, чем удалось сделать мне.

Я очень хотел поговорить обо всех этих вопросах с Эйнштейном и посетил его в Цюрихе вместе со своим приятелем Вагнером. Но мы его не застали дома, поговорить нам не удалось, а жена его сообщила с его слов, что он только чиновник патентного ведомства и о науке думать серьезно не может, а тем более об экспериментах.

Однако возможно, что работа Эйнштейна в патентном ведомстве не была столь бессмысленной. Когда я ближе узнал его в 20-х годах, оказалось, что в нем сильны тенденции изобретательства. Вместе с художником Орликом и зубным врачом Гринбергом Эйнштейн разрабатывал новый тип полиграфической машины для художественной графики. За ним уже числились различные технические изобретения, и он никогда не прекращал попыток в этом направлении.

В своих статьях Эйнштейн часто характеризовал свои идеи как эвристические точки зрения. Поэтому свое посещение мы мотивировали желанием выяснить, существует ли Эйнштейн как реальное физическое явление или лишь как некоторая эвристическая точка зрения. Он позже ответил, что как физик действительно не существовал.

В Цюрихе и в особенности, когда Эйнштейн занял кафедру физики в Пражском университете, широко развернулась его творческая работа. Затем он перешел на специально для него созданную и хорошо оплачиваемую должность академика Прусской Академии наук в Берлине. Такую же должность ранее предлагали Рентгену. Здесь Эйнштейн читал лекции и активно участвовал в работе коллоквиума в университете. Однако, как он мне однажды сказал, берлинская обстановка его не удовлетворяла. Люди, с которыми ему приходилось обсуждать вопросы физики, не жили наукой.

А чем была научная мысль для Эйнштейна, показывает случай: о котором хочется вспомнить и рассказать во всех деталях.

Во время одного из моих приездов в Берлин Эйнштейн заинтересовался моими исследованиями механических и электрических свойств кристаллов: он просил меня рассказать о них подробнее. Помню, в 3 часа дня я пришел к нему и вскоре приступил к изложению своих опытов. Примерно через час вошла его жена и просила Эйнштейна в 5 часов принять кого-то, приехавшего для знакомства с ним из Гамбурга. Эйнштейн избегал таких встреч и всего, что могло иметь характер рекламы или подчеркивало его знаменитость. Видимо, в своей семье он не находил поддержки. Поэтому он увел меня в соседний парк, чтобы беспрепятственно продолжать беседу. Только когда опасность встречи миновала, мы вернулись в его кабинет.

Часа за два я рассказал все существенное, и тогда начался исключительный по глубине и настойчивости процесс освоения нового для Эйнштейна материала. Процесс этот можно охарактеризовать как органическое введение новых факторов в сложившуюся ранее единую картину природы.

Наступило 8 часов вечера, нас позвали к ужину, но и здесь работа мысли и обсуждение темы не прекращались, продолжала усваиваться духовная пища, а усвоение материальной пищи происходило по указаниям жены: что взять на вилку и когда направить ее в рот. Внимание Эйнштейна было далеко от макарон, которыми нас угощали. По окончании ужина работа мысли продолжалась; все с новых и новых сторон обсуждались факты и их истолкование. Приближалась полночь, и уходил последний поезд в Вердер, где я жил (под Берлином). Я предложил продолжить беседу завтра или в любой другой день, но увидел, что смысл моих слов не доходил до Эйнштейна, и не стал настаивать. Наконец, в 2 часа ночи процесс закончился – все стало на свои места, сомнения выяснены, прибавился еще один участок в лишенной внутренних противоречий картине окружающего мира, которую создал себе Эйнштейн.

Ни мне, ни, вероятно, большинству ученых, но приходилось наблюдать за таким длительным и систематическим напряжением мысли. Но для Эйнштейна это было, видимо, привычным делом.

Так вскрывались нерешенные проблемы, так они разрешались или возбуждали новые идеи.

Для многих научная деятельность сводится к изучению и разрешению тех задач или тех сторон задачи, которые удается разрешить. Наряду с этим остаются невыясненными, быть может, еще более фундаментальные стороны проблемы, но ими займутся другие. Для Эйнштейна не было частных решений. Проблема одна, а разные ее стороны – только пути к проникновению в то, что происходит в природе.

В этом заключалась громадная сила Эйнштейна, его гениальность. Но это сделалось и трагедией его жизни. Теория относительности, развившаяся в теорию тяготения, оставляла в стороне электромагнитное поле. Между тем Эйнштейн был убежден, что существует единое поле, различными проявлениями которого являются тяготение и электромагнетизм. Он стремился к единой теории поля, но не мог ее создать. Но оставить нерешенной глубокую проблему, с которой столкнулся, Эйнштейн по своему научному складу не мог. Свыше тридцати лет своей жизни, до самой смерти, он затратил на поставленную перед собою цель и не мог заняться никакой другой задачей. Так почти бесплодно протекали эти годы, хотя они были богаты яркими переживаниями для Эйнштейна. Новые гипотезы, их анализ, выявление их неубедительности и все новые и новые попытки – это наполняло научную жизнь, но не приносило ожидаемых плодов.

Во время наших прогулок, особенно ночных, вопрос о единой теории поля, как о маниакальном увлечении, из которого не было выхода, часто подымался самим Эйнштейном, но разговор всегда сводился к изложению последней из его гипотез, от которой он ждал удачи, после чего мог бы вернуться в сферу физики. Гипотеза проваливалась, а через год-два появлялась новая.

Я видел гибельность такого положения вещей для самого Эйнштейна, но, конечно, ничем не мог ему помочь в разработке единой теории поля. Однажды, это было в 1926 г., я попытался сбить его с безвыходного пути. Мы вместе направлялись в Брюссель на заседания комитета Сольвея. С 11 часов утра до 10 часов вечера мы были вдвоем в одном купе поезда, отправлявшегося из Берлина в Амстердам. Это было еще до окончательного оформления квантовой теории.

Я построил свое наступление следующим образом: обрисовав глубокие противоречия, вызванные обнаружением квантовых явлений в микромире, и разброд мыслей физиков, высказал убеждение, что Эйнштейн со своей исключительной физической интуицией скорее, чем кто-нибудь другой, может найти выход. В интересах науки от имени физиков я потребовал, чтобы Эйнштейн нашел выход. Как бы его ни увлекали проблемы единого поля, он обязан выполнить свой моральный долг и сосредоточить свою мысль на проблеме теории квантов.

Чтобы обосновать свое требование, я предложил ему прослушать мой рассказ о том, кто такой Эйнштейн, и показать, что это не только, и, не столько, создатель теории относительности, которая принесла ему славу. Его влияние на все физическое миросозерцание не менее велико. Я напомнил броуновское движение, оценку размеров молекул по вязкости растворов, квантовую теорию теплоемкости твердых тел, вырождение газов, теорию лучистой энергии, статистику испускания и поглощения лучистой энергии, фотоны и правило Стокса, новую статистику и даже данное им объяснение высоких правых берегов рек. Я показал, как эти открытия вошли в историю физики, и повели ее к новым достижениям. И в то же время Эйнштейн устраняется от самой трудной задачи, ставшей перед физикой. Нельзя не видеть тумана мистики, который обволакивает четкие контуры физики, в науку вливается неверие в свои силы, отказ от реальности самой природы. Выход один – Эйнштейн обязан выполнить свой долг, и не имеет права скрываться в пучинах единого поля.

Времени у нас было много. Эйнштейн объяснял, как легко, в сущности, приходили его новые мысли – почти как неизбежный вывод – и как малоубедителен, поэтому был их успех. Я пытался показать, какие глубины в явлениях природы вскрывали эвристические точки зрения и конкретные идеи Эйнштейна и насколько его интуиция, разъяснившая уже столько запутанных положений науки, необходима именно сейчас. Он обещал приложить все свои силы, чтобы перестроиться, но сомневался, что это ему удастся.

Эйнштейн был, конечно, Нобелевским лауреатом, но представление его к премии со стороны немецких физиков происходило не без противодействия. Рентген рассказал мне об этом и о своем решении всемерно поддержать кандидатуру Эйнштейна, что он и сделал. Врагами Эйнштейна были, конечно, все антисемиты и консерваторы, а также некоторые ученые, неспособные простить вызванного им перелома в науке. Отношение к Эйнштейну было в Германии как бы пробным камнем политических настроений.

Политические взгляды Эйнштейна определялись ненавистью к прусской военщине и милитаризму, к полицейским методам подавления свободы. Он стоял всегда на стороне демократии и социального прогресса. Однако мысли его были далеки от политических проблем, и поэтому многие его выступления в этой области следует признать непродуманными.

Приведу следующий факт. Однажды в конце 20-х годов группа немецких ученых, воспользовавшись одной из судебных ошибок, составила антисоветское воззвание, под которым я обнаружил подпись Эйнштейна. Когда я сказал ему, что случай, о котором шла речь, только повод для выступления против Советского Союза, он ответил, что не подумал об этом, а подписал по телефонному звонку Планка. Я спросил, считает ли он правильным, что в разгар борьбы нового социального строя с предрассудками старого Эйнштейн, оказывается, по ту сторону баррикады, в лагере прусского капитализма. Он ответил: «Конечно, нет, я бы не подписал, если бы подумал о последствиях. В будущем не буду участвовать в таких политических действиях, не посоветовавшись с Вами». Столь же непродуманной является, на мой взгляд, поддержка сионистского движения.

Еще одним примером может служить его увлечение американской идеей «единого государства», которая должна была, дискредитировав естественное стремление каждого народа к самостоятельности, облегчить большим и богатым странам захват и эксплуатацию малых. А Эйнштейн сначала принимал внешний фасад за существо дела. По этому вопросу состоялась переписка между Эйнштейном с одной стороны и академиком Вавиловым и мною – с другой, которая была опубликована в нашей печати.

Что касается философских взглядов Эйнштейна, то его пытаются (в особенности Филипп Франк) представить махистом. Думаю, что это неверно. Он действительно старается найти наиболее «экономную», т. о. простую и понятную, формулировку вопроса, но никогда я не слышал от него, чтобы ту или иную форму, в которой излагается физическое утверждение, он считал основанием для ее принятия. Эйнштейн настолько глубоко был убежден в реальности вне и независимо от нас существующего внешнего мира, что не мог подменить свойства реального мира удобством для нас данной формы высказывания о нем. Необходимо согласиться с тем, что Эйнштейн был материалистом, а продумывал ли он свои философские взгляды так, как это хотят изобразить философы-идеалисты, не знаю.

Эйнштейн еще на ранней стадии развития ядерной физики понял заключающуюся в ней опасность. Он боялся, что атомная бомба может попасть в руки Гитлера, а тогда гибель грозит всему, что ему было дорого, что он ценил в мире. Возглавив группу физиков, он поставил этот вопрос перед президентом США Франклином Рузвельтом. Это привело к организации работ по созданию атомной бомбы силами англо-американских физиков. Поэтому многие в США считают Эйнштейна инициатором создания ядерной бомбы. Однако когда уже после фактического решения исхода войны стал вопрос о Хиросиме и Нагасаки и особенно когда бомба из защитницы цивилизации стала ее прямой противоположностью, Эйнштейн и в еще большей степени Джеймс Франк восстали против ее применения.

Заканчивая свои воспоминания об Эйнштейне, я не могу не сказать о нем как о прекрасном скрипаче, игра которого захватывала. Как-то мы отправились к знакомым, где был пианист-аккомпаниатор. Предварительно он взял с них слово, что никого из посторонних не будет, так как многим хотелось послушать его, да заодно и рассказать о знакомстве с ним. Когда Эйнштейн увидел, что его посещением хозяева воспользовались, чтобы продемонстрировать его своим знакомым, то пришел в страшное негодование и приступил к игре только после того, как все двери были плотно закрыты и никого, кроме нас и аккомпаниатора, не осталось. И все же однажды жена уговорила его выступить публично с благотворительной целью.

Когда Эйнштейн решил переехать в США и принял предложение Принстонского института высших исследований, к его приезду была организована торжественная встреча. Но Эйнштейну удалось ускользнуть от своих почитателей. Другим путем, в одиночку он приехал в Принстон и позавтракал в первом попавшемся ларьке.

Эйнштейн был женат дважды: первой его женой, когда он еще жил в Швейцарии, стала югославская студентка-математик, а позже – родственница. Детей он воспитывал строго, но удовлетворения в семейной жизни не получил, жену не считал своим близким другом и единомышленником. Она всячески противодействовала его стремлению держаться вдалеке от всяких чествований и демонстраций его мировой славы. Я решаюсь сказать об этом потому, что это в самой резкой форме сказал мне сам Эйнштейн.

Берлинский магистрат принял постановление о передаче Эйнштейну участка земли на берегу озера вблизи Берлина, где он мог бы спокойно отдыхать. Такая перспектива радовала Эйнштейна, но тут начались недоразумения: оказалось, что магистрат подарил участок, уже принадлежавший другому лицу. Стали подыскивать новый участок. Немало препятствий пришлось преодолеть Эйнштейну, пока он смог построить свою дачу, но и ту скоро отняли, когда к власти пришел Гитлер.

Условиями жизни в Принстоне он был доволен: спокойно жил и работал, а местные ребята видели в нем курьезного старичка – местную знаменитость.

До последних дней своей жизни он не переставал работать над единой теорией поля. Он не страшился смерти. Больше всего его огорчала мысль, что он уйдет из жизни, не доведя своей теории до конца.

Источник информации:

А.Ф. ИОФФЕ. Встречи с физиками. Глава VI

Дата публикации:

14 марта 1999 года